когда он один, что она чувствует сердцем, а не глазом в глазке.
"Сухие ветки цепляются за одежду, не дают мне пройти, напоминают о коньяке, его силе, когда ты совсем один, не признан и далёк от победы, которая – форточка, открытая в зимний день, столкновение холода улицы и тепла батареи, их в сём мире двоих".
Курт поискал еще выпивки, но ничего не нашел, загрустил, подумал о герыче, но откинул такую мысль.
"Дуэйн "Скала" Джонсон никогда не сдается, он поднимает Фаларийского быка, разламывает его на две части и ест его содержимое. Он бьет по лицу прохожих перчаткой, начиненной свинцом. Он побеждает в одиночку все армии мира. Он может убить гусеницу своим взглядом. Женщины беременеют от мыслей его, летающих в воздухе. Его ноги образуют Триумфальную арку с висящим меж них колоколом мира, в который бьют только раз в сто лет, возвещая о великой победе духа над плотью, о победе, в которой никто никогда не умрет, а Дуэйн "Скала" Джонсон заберется на самого себя и оттуда возвестит мир о боге, новом явленном чуде из-под ресниц Христа".
Курт лег на диван и начал просто курить, как Ван Гог перед смертью, одну за одной, ведь табак – такое приятное дело.
"Но я не рисую, нет, стихи создаю и музыку, которых на свете нет, поскольку нет самого света, а есть мрак, смешанный с ним, жилы и сухожилия, мышцы, кости и кожа, вот такое вот дело, пересечение, женщины с толстыми грудями и худющими ножками, меж которых клокочет Марианская впадина, засасывая в себя весь мир, выплевывая иногда детей, чтоб их не убивать, не душить пуповинами, коих в каждой женщине – миллион".
Открыл форточку, чтобы дым сочился из комнаты, исходил, был течкой из суки, только не вниз, а вверх.
"Печатные издания скоро вытеснят электронные, книги превратятся в сосны, станут пронизывать десятиэтажные дома, Достоевский будет начинаться в подвале, а кончаться на чердаке и крыше, уходить в небеса".
В дверь раздался звонок, Курт пошел к выходу, спросил "кто?", но ответа не последовало, потому он кинул бычок в урну, дождался возгорания бумаг в ней, потушил их водой и начал собираться на улицу, обнаженную, как Monica Santhiago в две тысячи третьем году.
"Погуляю немного, отвлекусь, развлекусь, стану большевистским событием, конурой красных, в которой прячется и живет белая собака, питающаяся мыслями разных людей".
Спустился пешком, топоча черными ботинками, обитыми обложками книг Толстого, Войною и миром, если быть точнее, которая есть биография бога.
"Граф Дракула вышит на стекле каждой машины, на лбу каждого человека, он проходит сквозь кожу и стекло, он не останавливается, спешит и торопится, плачет по убиенным фашистам и коммунистам, чьи тела на крестах восходят с утра вместо солнца, освещают и греют мир, а после, в конце, заходят, оставляя людей хрустеть их костями, пока не затихнет ночь".
Пересек дорогу и пошел по площадке, на которой пацаны играли в футбол, тёрлись, смеялись, были, пуская в перерывах дымок, дошедший до наших дней из Месопотамии и Вавилонии, где шкуры животных летали по небу, а люди стреляли в них и подбирали их трупы, чтобы надеть и скрыть наготу, являющуюся автомобилями Вольво, Маз и Камаз.
"Нет, не думать, не петь, только восходить и раскрываться в небе большим