И тогда ищи-свищи его по всему городу.
– По стране.
– По квартире. Хороший ты парень, крутой, вламываешь такую музыку, что коленки трясутся, дома пританцовывают, а машины совокупляются.
– Конечно, вполне очевидно, что Камаз родил из себя Оку. Маленького ребенка, в панталонах, в бантах и в туфельках. Блистающего на балу. Едущего по деревне Косые. Абсолютно в грязи.
– Ты хочешь ребенка?
– Ты угадала, шагающего по миру и устанавливающего мировой порядок сапогом, обитым сталью и мраком, космосом из огня.
Отсел немного подальше, залюбовался собакой, сотканной из предложений Толстого, из его повести Отец Сергий, и закурил. Дымок обозначил небо.
"Печально ходить по вечерним улицам Стокгольма, но так поэтично: капает дождь, прохладно, прохожие спешат домой, а ты идешь, а после стоишь возле подъезда, сунув руки в карманы, и ждешь, когда дождь превратится в снег, то есть вернет тебя в детство, в космос, точнее если, в бесконечность, в полет, кончающийся фейерверком в доме номер один по улице Евстигнеева на границе Судана и сна".
Посмотрел на часы, скоро в клуб, только не понятно, пойдет с ним Кортни или нет, но он не думал об этом, какая разница, все равно будет хорошо, тепло и уютно, выпивка и музон, черные парни, грудастые женщины, долгое мочеиспускание в туалете и прочее, похожее на Афган в тысяча девятьсот семьдесят девятом году.
– Сегодня довольно тепло, хочется даже на пляж, покупаться, посохнуть.
– Это же не для нас, наше – кавычки и скобки, чтоб их разрывать и нестись вперед.
– Хочется иногда человеческого, житейского, будешь смеяться – мещанского.
– Так мы и так мещане, – не согласился Курт, – максимум наркота и разбитые гитары, выпивка, сигареты, грусть и тоска, свинец. К чему это я? Да к тому, что в Катар пора, в Доху, ловить жемчуг, снимать баб и на телефон, жить в шикарном отеле, потягивать кальвадос и курить кальян.
– Снимать? Ты забыл меня.
– Ну хочется же свободы, взрыва в сознании и познании, которое – автомобиль, танк, поезд, лодка, пароход, дирижабль и самолет.
– Танк. Познавать – стрелять и давить живые тела.
– Сидя в комнате Фридриха Ницше, в очках и в туфлях, боясь высунуться на улицу, ведь там на голову могут сесть бабочка или жук.
Перешагнули через себя, валяющихся на земле, и пошли в сторону консерватории, потерялись и разошлись, чтобы тянуло сильнее друг к другу. Но сперва Кортни села в такси, а Курт отдал деньги водителю, велев везти его подругу через ухабы, клочья, разрывы, Лос-Анджелес, Вашингтон, израильские кочки и запятые, тире и вопросы, витамины и здравствуйте.
"Чуть-чуть Австралии в стакане с сиропом, немного голубых сигарет, чтобы время стекало с губ, а пространство втекало в желудок, возведенный из кирпичей".
Добрался до клуба, сел за столик, взяв текилы себе. Начал листать айфон, сообщения, строчки.
– Замечательно просто.
Выложил фото из библиотеки, где он выступал месяц назад, раскрыл себя, словно раковину, в которую он блевал, когда ему было плохо, когда исходило нутро, как из Египта евреи, нация, создающая и строящая облако