тридцать второй год, это чрезвычайно важно, в том смысле, что никто не знает… Тридцать второй. Какой-то бородатый кретин выступает с докладом об имманентности времени пространству. На заседании так называемого философского общества. Бидистиллированная чушь! Посему ваш покорный слуга решил основательно подготовиться к следующему заседанию и дать отпор строго научный, без аш-два-о и эмоциональной дребедени. Но выступить не успел. Разоблачена антисоциалистическая группировка, членом которой, как выяснилось, ваш покорный слуга являлся! Без ответного доклада – на соляные копи. Восемь километров за зону на работы, норма выработки – сто двадцать процентов. Хорошо. Ста не выработать: орудия производства доисторические – лопата и кайло. Десять часов долбишь мерзлую землю вместе с цветом духовенства, профессорами и урками. И – в зону. По двадцать – тридцать человек каждый день оставалось в степи. Там-то и произошла одна история, которая натолкнула меня спустя тридцать лет на «Родословную альтруизма».* – Профессор смотрит на часы. – Все! Доставайте носовой платок, живо!
* Прокололась, Танечка! Какой Илья Львович?! Это же Владимир Павлович Эфроимсон собственной персоной. Таня часто бывала у него в гостях, говорила о нем взахлеб, но меня с собой не звала. Мол, он плохо слышит, ему легче общаться тет-а-тет. Вот мы и общаемся тет-а-тет. Щедрая ты моя, с таким человеком свела! Лестно, да в краску кидает. А ведь я его видела. На показе фильма про Вавилова в Политехе. Помню, какую речь он закатил после просмотра. Про номенклатурную шпану, про КГБ, про то, что в нашей стране ничего не изменится, если ею будет править банда гангстеров. Увы. Я слежу за новостями, опять сажают, опять затыкают рты. В Австралии говори что хочешь, никому до тебя дела нет.
А там – есть. Надеюсь, я не загублю публикацию… Print on demand, если что, уберите про гангстеров. Я боюсь.
«Живо» не выходит, сумка падает из рук, и профессор подхватывает ее на лету.
– Верну за поцелуй.
Лиза чмокает профессора в щеку. Чевенгур, теплофизика, получение и раздача тепла…
– Узел про тридцать второй год завязали? – Профессор выходит вслед за Лизой, отворяет дверь в февральскую стужу, останавливается на крыльце. В луче света мерцают орденские планки, блестит лысина.
– Вы же без пальто! Пожалуйста, вернитесь домой, – требует Лиза.
– Бегите, – кивает профессор.
От шоссе дом почти не виден. Подумав, Лиза возвращается на то место, откуда можно разглядеть угловой подъезд, и, убедившись, что никого нет, подходит к машине.
– Накинь ремень*, – велит Фред. Лиза накидывает. Так они и едут, молча, по ночной заснеженной Москве.
* Чего-то не помню, чтобы мы в те годы пристегивались! Водитель – и тот не пристегивался. Может, Таня это уже в Германии писала? Или там она вносила правки и заново перепечатывала? Вряд ли. В то время уже вовсю пользовались компьютерами. Может, у нее не было? Конечно, к роману это не относится, но чем дальше читаю, тем больше вопросов. Когда она уехала, как встретилась с Герцем-Сердцем? Что у нее за дочь?