числились розами. В общем, все, что цвело и произрастало, было варварски уничтожаемо в эти минуты бессовестными тварями. Зайцев было так много, что они, буквально, прыгали друг дружке по головам, пытаясь поближе пробраться к лакомым кускам растительности. Те, кому не досталось еды, кажется грызли засохшие прутья ивовой изгороди.
– Боже мой! Что твориться! – воскликнула в ужасе тетя.
– Власов! Власов! – завопил я, пытаясь дозваться нашего сторожа.
Мы стали звать старика хором. Тщетно. Собаки, запертые в вольере, бешено лаяли и бросались на сетку, но никто другой не откликался на наши призывы. Лишь некоторые зайцы поводили ушами и поворачивали головы, на секунду отвлекшись от увлекательного занятия.
Я стал кидать в грызунов что ни попадя и кричать: кыш! подите все прочь! Но и это не принесло результатов. Зайцы не обращали на мои жалкие потуги никакого внимания. Они прыгали уже под самыми окнами.
– Постой! – вспомнила тетушка, – У нас же есть револьвер!
– Правда!
Вскоре бесстрашная женщина стояла у раскрытого окна, широко расставив ноги, и держа на вытянутых руках Смит-и-Вессон.
– Иван Прокопьевич когда-то учил меня им пользоваться. Мы стреляли по бутылочкам. Зажми уши.
Я закрыл уши и зажмурился. Я прекрасно знал, что звук от выстрела очень и очень громкий.
Тетушка прицелилась, как смогла, и выстрелила. Дымящийся револьвер упал на пол.
– Господи, Боже! – вскричала Антонина Григорьевна.
Она стояла, отвернувшись от окна и поджав одну ногу, как будто увидела на полу мышь.
– Смотрите, они разбежались! – обрадовался я.
Действительно, выстрел произвел небывалый эффект. Длинноухие захватчики разбежались, а у ближайшего к нам куста смородины визжал и конвульсивно подергивался раненый заяц.
– Пойдем смотреть! – я потянул тетушку за рукав.
– Я его убила?
Антонина Григорьевна выглядела удивленной и напуганной. Она никогда никого не убивала. Ну, разве что снимала кожу, и разделывала.
И для меня это было странно. Разве между убийством и разделыванием туши большая разница? Ведь мертвую рыбу, или того же кролика мы воспринимаем как пищу, не более. И никаких угрызений совести, при этом, не ощущаем. Но, почему? Потому что имеем устоявшуюся привычку? Или потому, что Бог разрешил убивать их? Убивать с единственной целью: удовлетворить нашу естественную потребность…
– Ранила! – крикнул я, и бросился со всех ног на улицу.
Подбежав к умирающему зверьку я, все-таки, не осмелился подойти к нему вплотную, а остановился в паре шагов. У косоглазого оказалась прострелянной шея, и из нее толчками выходила алая кровь, заливая пушистую шкурку. Я не был таким же бесстрашным как мой дядюшка, чтобы добить кролика. К тому же, у меня не хватило бы сил, чтобы как он, сломать ему шею.
Я обернулся. Тетушка все так же стояла у окна. Испугавшись содеянного, она решила не выходить. Что в том хорошего – смотреть на исходящее кровью животное, которое ужасно мучается.
– А где