Феофана Прокоповича любимая всеми просветителями антитеза «свет – тьма», а также понятия «разум», «рассуждение», «доказательство», «мышление», «ясность», «польза». Немецкий исследователь считает, что эти понятия в обоих периодах у Феофана идентичны (с. 363). На наш же взгляд, это не так. При всей возможной близости трактовок этих понятий Прокоповичем (до его переезда в Петербург и после), они всё-таки и идеологически, и художественно несут разную нагрузку. Ведь не только в жизни Феофана Прокоповича, но и в жизни России в 1716–1717 гг. произошёл окончательный поворот от Московского государства к России, а затем и к Российской империи.
Далее И. Тетцнер анализирует язык проповедей Феофана Прокоповича, пишет о постепенном переходе его от церковно-славянского языка на «простой стиль» и делает это в основном с опорой на известных исследователей творчества Феофана Прокоповича – на И.А. Чистовича и Д.М. Чижевского. Пожалуй, наиболее интересна в статье разработка проблемы «творчество Феофана Прокоповича и барокко». Исследователь пишет: «Прокопович старается преодолеть стиль барокко, особенно аллегоризм стиля, который так характерен для барокко. Он использует аллегории, но они ни в коей мере не были основными образами, как у Стефана Яворского» (с. 365). Сравнивая «Поэтику» и «Риторику» Феофана Прокоповича с аналогичными произведениями его предшественников, И. Тетцнер усматривает «трезвость его стиля». «Конечно, Прокопович мастерски владел законами барокко, что доказывает его проповедь “На Полтавскую победу”, так как он ещё очень сильно находился тогда под влиянием традиций барокко» (с. 365). Исследователь вновь отмечает известные черты барокко, характерные для киевской среды. Он говорит о связи украинской культуры с культурой польско-католической, замечая при этом, что украинская культура боролась не только со старой, но и с новой схоластикой. Схоластика, перенявшая содержание барочного мировоззрения, являлась составной частью барокко. «Барокко было культурой, обусловленной борьбой вероисповеданий, а Киев находился в зоне борьбы религий XVII века» (с. 366). Однако, считает немецкий славист, Прокопович, проникшись с самого начала идеями Просвещения, характерными для петровских реформ, отошёл от мировоззрения киевского барокко; «Прокопович стал представителем первого поколения русского раннего Просвещения» (с. 366). Далее исследователь в очередной раз пытается это доказать, но уже на примере сопоставления двух «Разговоров» (Татищева и Прокоповича), написанных на одну и ту же тему – о пользе знания (с. 366–367).
Учёный касается проблемы отношения Феофана к барокко: «То, что Прокопович старается преодолеть стиль барокко, видно из его точки зрения на аллегорию, которая так характерна для барокко. Он использует их (аллегории. – О.Б.), но не таким образом, как Стефан Яворский» (с. 365). Сравнивая «Епиникион» и стихотворения 1730-х годов, немецкий исследователь отмечает движение Прокоповича-поэта от барокко к раннему русскому Просвещению, что обусловлено, с его точки зрения,