пьесу, и его он снова и снова упоминает в своих киевских произведениях» (с. 357).
Для И. Тетцнера Феофан-художник является представителем барокко, старающимся преодолеть его тенденции в своём творчестве: драматург, по мысли исследователя, в большей степени связан с барокко стилистически (с. 365–367). Статья И. Тетцнера, важная для уяснения теоретико-эстетических взглядов Феофана, почти не касается анализа «Владимира». Немецкий исследователь рассматривает личность и творчество Феофана Прокоповича в широком контексте польско-украинско-русских связей. Достаточно подробно он говорит о проникновении идей Просвещения в Россию через культурную страну-посредницу – Польшу. Он даёт высокую оценку просветительской функции раннего русского Просвещения: веротерпимость является одним из краеугольных камней эпохи. «В атмосфере веротерпимости Феофан в Киеве назвал шведов после битвы под Полтавой “врагами креста”» (с. 353).
Может быть, исследователь излишне напрямую связывает толерантность Петровской эпохи с повышением производительности, хотя при этом ссылается на признания сторонников Петра; однако влияние толерантности в целом на развитие науки и техники, а особенно на воспитание молодёжи, по его мнению, безусловно. Исследователь вспоминает и биографический факт толерантного поведения самого Прокоповича: его переход из православия в католицизм и обратно (с. 354). И. Тетцнер подмечает важное обстоятельство смены духовного климата в Петровскую эпоху: сторонники реформ Петра становились его единомышленниками; те же, кто не принял реформ, погибали не только духовно, но и физически. Учёный приводит примеры: Дмитрий Ростовский и Стефан Яворский. «Как хорошо вошёл Прокопович в мир Петра, – считает И. Тетцнер, – можно видеть из сравнения его киевских проповедей с проповедями петербургского времени» (с. 354). Темы о загробной жизни («помни о смерти!»), изображение вечного благоденствия и, наоборот, ада, бесконечность мук в загробном мире – всё это отступает в проповедях петербургского периода на второй план. А на первый выходят заботы о земном, сиюминутном, обязанности монарха и его подданных, а польза народа становится доминантой многих слов и речей Феофана Прокоповича этого периода.
Проводя демаркационную линию в проповедях киевского и петербургского периодов, И. Тетцнер видит их различие в двух понятиях – знание и отечество (с. 355). Знания были не только целью, но и жизненной необходимостью Феофана Прокоповича, тут он полностью был человеком Петра. Со ссылкой на С.М. Соловьёва И. Тетцнер цитирует письмо Феофана Петру о своей любви к книгам, о жажде знаний. Знания необходимы Феофану и для постижения Бога. «Суеверие и ересь для него, – считает И. Тетцнер, – не что иное, как глупость. Глупец не может и молиться, так как молитва не может быть полностью им воспринятой» (с. 356). В этом немецкий славист усматривает влияние киевских проповедников на петербургских теологов. Так тесно увязывая веру и знания, Прокопович всё же в другом симбиозе соединяет в петербургский период веру и практику, что должно было бы способствовать преобразованию действительности: связь теории с практикой проповедовал не