необходимое и добраться до своих, но и там могли арестовать, приписав всё что угодно, вплоть до бандитизма. В небольшом сибирском городке жил его друг по армейской службе, но не было ни адреса его, ни уверенности, что он дома, а не на заработках или учёбе.
Сын заснул. Кузя стал перебирать номера в фоне и, найдя номер Федота, смекнул, что звонки могут отследить, как и местонахождение фона. Тем самым Михалыч уже подставлен. Кузя нажал на вызов, чтобы предупредить Михалыча об этом, но тот не отвечал. Была лишь надежда, что Михалыч забыл фон в машине, но эта надежда таяла сама по себе.
Кузя быстро собрал Малю, взял спящего сына и пошёл из избы. В сенях он вдруг вспомнил, как Катя поделилась однажды, что в чулане лежит забытое дедовское ружьё. Открыв дощатую дверь, Кузя обнаружил захламлённое помещение, которое и могло называться чуланом, где в углу рядом с изогнувшейся кочергой и обломившимся ухватом нашлось оно, прикрытое грязным горшковиком. Над ним на полке с потрескавшимися кринками и чугунами отыскалась коробка с пожелтевшими патронами, которых оказалось всего восемь.
Кузя не хотел бросаться в глаза деревенским, идя с детьми и ружьём, и решил дождаться ночи.
Но свора приехала раньше. Несколько полицейских машин окружило дом, заехав одновременно и по улице, и по задворкам. Из них высыпала масса полицейских в боевой экипировке с автоматами и заняла позиции, словно собиралась атаковать бандитскую группировку. Раздался усиленный голос, приказывавший всем выйти из дома. Голос явно принадлежал Яруллину.
Кузя понял, что детей он больше никогда не увидит, даже если и останется в живых. Он, поцеловав детей, попросил Малю помнить его и, всучив сына бабке, отправил их наружу. Сам же, в пылу и негодовании после всего произошедшего, решил умереть достойно.
Спустившись в подпол, он жаждал увидеть Яруллина, глядя в продух, но видел только рядовых полицаев. Вскоре те сгрудились под окнами, приготовившись к атаке, но атаку начал Кузя. Полицай, заглянувший в продух, получил выстрел в лицо, но лобовое стекло выдержало заряд мелкой дроби. Внешне Кузя оставался спокоен, хотя внутренне люто кипел из-за творящегося в стране произвола и готов был пожертвовать собой, лишь бы, убив одного-двоих, заставить властителей задуматься о том, что они делают. Когда ошарашенный счастливчик отвалил от продуха, Кузя, глядя снизу, увидел оттопырившуюся куртку, а под ней бронежилет. Ствол ружья тотчас влез под бронежилет и выстрелил ещё раз.
Больше выстрелить не дали. Раненого полицая оттащили, а в продух влетела газовая граната, заполнившая подпол едким дымом. Со слезящимися глазами и заклинившим дыханием на ощупь перезарядил ружьё, но кто-то выбил его из рук.
Кузю вытащили на улицу и толпой пинали на виду у всей деревни. Дорожная пыль забивалась во всё новые и новые ссадины и раны. От газа, от боли, от полного рта крови с землёй Кузя лишь хрипел.
Его били и в машине, а, привезя в знакомое здание, усадили на незыблемую железную скамью в холодной бетонной клетке.
Холодным