нужно. Их немало полегло в донскую землю. Но ничего народный гнев заклокотал по всему Дону.
– Земля им лебяжьим пухом! – поддержал Кондрат, оторвав руку от грустных глаз.
Антип выпил, помолчал и, почувствовав, как по жилам прошло вино, обвел тревожным взглядом гостей.
– Но не напрасно теряем людей? Может по-другому надо было действовать?
– А как сделать иначе? Разве они подпустят к своему добру по-хорошему, – встрепенулся Кондрат, ощутив в груди прилив волнения. – Если бы они сами согласились изменить жизнь. Но этого же никогда не будет. Богатые никогда не захотят делиться с бедными своим богатством.
– Выходит, что другого решения нет?
– Видимо, что так, а не иначе! Мы должны расправиться с предателями старшинами, восстановить казацкие права и сделать все, чтобы над нами не стояли немцы с прибыльщиками. Если царь одолеет шведов, то нам несдобровать. Но мы еще посмотрим кто кого, – вскипел Кондрат.
– Но будет ли нам удача в жизни? – поделился своими опасениями Антип.
– Горе, правда и бедность казаков на виду. Но я покажу казакам, что жизнь бывает другой. Я хочу сорвать с них веревки, чтобы привести к лучшей жизни, – позевывая, продолжил развивать свои мысли Кондрат.
– Иногда будущее способно испепелить прошлое, – поддержал Антип.
– Об этом не скажешь наперед, – сощурив глаза, возразил Гордей.
В избе сдалось теплее и уютнее. От выпитого вина их лица раскраснелись, а беседа стала оживленной. Громко разговаривая, они спорили и брали пальцами жирные куски с блюд. И громко покрякивая, после каждой чарки похлопывали друг друга по спине.
Незадолго до ночи при слабом свете лучин, Кондратий лег спать, но мысли об Ульяне долго не давали ему покоя. Они сами собой лезли в его голову. Лишь к утру он отошел от грустных мыслей, подумав, что будет и у них радостная жизнь.
Когда за окном забрезжил рассвет, гости поднялись и, борясь с дремотой в монашеских платьях отправились на круг. Денек был не такой, как вчера. За большими деревьями катилось солнце. Оно слепило так, что блестела накатанная за зиму дорога. Воздух звенел морозными иголками. Громко поскрипывал снег.
Толпа росла как снежный ком, а казаки все шли и шли. Народу собралось, как огурцов в бочке. Майдан наполнился кричащей, возбужденной толпой. Казачий круг проходил страстно. Решали, как жить без ссор и вражды. Максимов неистовствовал, казаки отвечали мохнатым криком.
И вдруг Булавин, почувствовав на себе чей-то взгляд, медленно повернул голову и увидел, что на него безотрывно смотрит одутловатое лицо Ильи Зерщика. Старшина сделал вид, что не узнал его сразу.
– Я вначале не признал: ты не ты, – опустив опухшие глаза, сказал Илья и сильно сжав рукой его плечо, с недоумением спросил: – Как ты здесь очутился?
Кондратий вместо того, чтобы остаться незаметным, сразу же попал в поле зрения старшины. Мятежный атаман, сердито повращав покрасневшими от напряжения глазами, приблизился к лицу Ильи и обдал его теплым дыханием.
– Лукьян