не одни откликнитесь на призыв донцов, к нам придут еще горские черкесы и калмыки из Белогородской орды – тихо заверил Кондратий, огладив ладонью черную с легкой проседью бороду. – Нам надо прежде всего себя сломить, чтобы начать заново казачью судьбу. Вот в чем таится неразрешимая загвоздка.
– Я знаю, что вы испытываете большие затруднения в питании и припасах, поэтому выделю кое-что из своих запасов, – заботливо предложил кошевой.
– Премного благодарен! – потряс руку Гордиенко Булавин. – С этим у нас действительно становится худо.
Гордиенко, хмуро шевеля густыми бровями, набил в трубку ароматный табак.
Утром, когда на востоке затеплился робкий рассвет, Кондрат, обговорив все детали, простился с кошевым и убыл в Кодак. На обратном пути он не произнес ни слова. Кондрат был до крайности молчаливый. С этого дня он стал мучительно раздумывать обо всех делах. Но холодной зимой в его сердце затеплилась надежда на успех предпринятого дела.
Вскоре по указу Петра I от Ивана Степановича Мазепы к кошевому прибыл вестовой казак с письмом, в котором гетман потребовал, чтобы запорожцы схватили в Кодаке Булавина с его единомышленниками и, сковав цепью, немедленно бы отослали к нему.
Уначале запорожцы единогласно высказались за то, чтобы Кондрата и его товарищей выдать, но на другой день они собрались вновь и свое решение отменили. Казаки посчитали что в Запорожском войске никогда не бывало, чтобы кого-то выдавали. Но, чтобы не вызвать гнев русского царя, кошевой послал есаула с письмом в Кодак к полковнику Сметане с просьбой, чтобы тот разогнал голытьбу Булавина.
Однако на словах есаул передал Кондрату совсем иное.
– Кошевой очень просил, чтобы казаки не действовали враждебно против царя и его правительства, – передал есаул и Булавин понял, что возлагать большие надежды на запорожцев вряд ли стоит.
В конце января погода в Кодаке круто изменилась. Снег заискрился, зеркальный лед сковал реки. Покорившись морозу, природа застыла в немом безмолвии. Морозы такие ударили, что деревья утонули в белом мареве.
Булавину степной холодный воздух вливал в тело бодрость. Он вбирал в легкие столько свежего воздуха, что светлела голова. Но от дум о жене и сыне снова наступала тяжесть. С этими мыслями он ложился спать, с ними вставал. В одиночестве он физически ощущал непереносимую тоску. Разлука с семьей становилась тягостной и беспокойной. Она доставляла Кондрату острую мучительную боль.
Когда крепко заморозило, в Кодак прибыли из Новобогородицкого три человека. Остановив разномастных закуржавевших коней возле войсковой избы, они с клубами морозного воздуха ввалились в распахнутые двери.
В избе стало шумно и тесно от нежданных гостей. Кондратий, широко расставив колени, оглядел их скучающим взором и, отвернув лицо к заснеженному окну, сквозь которое пробивался бледный рассвет, без особого интереса спросил:
– Зачем вы прибыли в ядреный мороз?
– Да уж, мороз не хуже крещенского, – охотно согласился старший