где старый город ещё помнил кровь, разлитую в тёмные времена. Раз попав туда, люди уже не возвращались.
Старик умолял ему помочь, и Матвей, понимая, как мало мог сделать, сжалился и согласился. Вариантов у него особо и не было.
Он начал следить за местом, на которое указал клиент. Неделя ночных дежурств тянулась бесконечно, и невыносимо хотелось бросить всё к чертям, но страх перед Лидией и упрямство были сильнее.
Матвей даже нашёл себе удобное место – лавочку во внутренних дворах, откуда открывался неплохой обзор, и коротал время за книгами. Время от времени он бросал взгляд на здание, но ничего подозрительного не происходило.
Пока однажды ночью из тени не вышел человек. Бомжеватого вида мужик, сутулый, неестественно быстрый. Он приволок рваный свёрток, оставил его у стены двухэтажного дома и так же незаметно растворился в темноте.
Матвей подождал, убедился, что тот ушёл, и осторожно приблизился.
«Ну наконец-то, хоть что-то», – думал он, развернув свёрток.
Внутри лежал труп исхудавшего кота. Уже пованивало.
Матвей остался на месте, наблюдая, пытаясь уловить хоть что-то – движение, шорох, намёк на объяснение. Но ничего. Часы тянулись мучительно долго, пока пальцы не онемели от холода.
Под утро его разбудил звонок.
– Старик погиб ночью, – сообщила Лидия ровным голосом.
Матвей не сразу понял, что потрясло его больше – сама новость или то, с каким равнодушием она была произнесена.
– Напиши отчёт, – добавила она и отключилась.
Он пытался разобраться в случившемся. Вернулся на место, осматривал двор, попытался выйти на его родственников. Но ничего. Абсолютно ничего. Никаких следов, никаких объяснений.
Очередное провальное дело.
После этого Матвей действовал по инерции. Чувство вины сжирало его, оставляя внутри пустоту. Он боялся брать новые дела, но Лидия, точно чувствуя его состояние, не посылала клиентов, а заставляла читать «Практическую магию» Проппа.
«Просто делай, что сказано» стало заклинанием, лишившим его воли. Матвей сам не заметил, как легко привык к новой жизни.
Иногда он отстранённо думал: а как бы поступил другой на его месте? Любой бы боролся за свою жизнь и свободу, искал выход, ведь так?
Только не он: Матвей всегда чувствовал себя потерянным, словно жил не в половину даже, а в одну сотую. Словно в нём был какой-то изъян. Словно он был проклят.
В детстве это сглаживалось: все вокруг тоже скрывали свою потерянность. Каждый как мог. В девяностые, в маленьком городке под Чебоксарами, где они жили с матерью, задача была одна – выживать. Подростки цепко перенимали взрослую логику: кто не свой – тот враг. Всё просто, как дважды два.
Мелким быть ещё полбеды, главное – успеть домой, пока тьма не накрыла дворы. Но вот в школу пошёл, и началась другая жизнь. Там уже один закон: старшакам лучше на глаза не попадаться. Будут бить. За дело или без, найдут причину. Всегда находили.
Дворы тогда делили на зоны. Свои.