эпоху мусульманских завоеваний их армия, ведомая своими генералами без ответственности, без каких-либо гарантий в пользу свободы, всегда действовала в духе республики.
Именно эта всеобщая страсть, это самопожертвование всех ради общего дела так блистательно и неожиданно развили активность восточных народов; именно это дало сыновьям самых малодушных сирийцев такую храбрость, такую стойкость; это внушило им столь искусные комбинации в военном деле; это поддерживало их непоколебимую твёрдость перед лицом опасностей и лишений. Именно это полное раскрытие их самих, это чувство, что они использовали все свои таланты, все добродетели, которыми были наделены, сделало их счастливыми, какими бы ни были превратности войны и судьбы. Это чувство вознаграждало их героические усилия с большей уверенностью, чем черноокие гурии, обещанные им в раю.
Самые блистательные успехи – неизбежное следствие этой награды, данной самой благородной страсти целого народа. Патриотизм, слава и счастье отдельных людей сохранялись в армиях и на границах этой обширной империи ещё долго после того, как смертельный разврат охватил её центр. Неизвестные халифы Дамаска и Багдада продолжали одерживать победы в странах, которых они никогда не видели и названий которых даже не знали, – долгое время после того, как их правительство запятнало себя всеми пороками деспотического двора, после того, как капризы повелителя сокрушили самые знаменитые головы, а командиры храбрецов назначались и смещались по самым недостойным интригам.
Всё потому, что победоносные солдаты сражались за ислам, а не за халифа, что они повиновались своей совести, а не приказам дворца, что они верили, будто остаются свободными исполнителями воли Божества. Лишь после долгого созерцания междоусобиц, предательств и низостей своих вождей они наконец поняли, что перестали быть гражданами, – и тогда же перестали быть людьми.
При Омейядах халифат атаковал Европу одновременно с востока и запада – через Грецию и Испанию. Его успехи в обоих регионах сначала казались угрожающими, и пока борьба продолжалась, трудно было предвидеть, что в итоге победа достанется христианскому миру.
Греческая империя оказалась передовым постом Европы против арабов. На неё легла защита христианства, однако никакого союза не существовало между ней и новообразованными латинскими государствами, которые имели с ней общий интерес – сохранение своей религии. Германские народы не задумывались об опасности, которая могла однажды их настичь; они по-прежнему питали к римлянам, которых победили и которых уже не должны были бояться, те же чувства презрения и ненависти.
Таким образом, греки оставались совершенно один на один с мусульманами, и, видя, с какой быстротой Ираклий потерял свои азиатские провинции, можно было мало доверять средствам защиты его преемников.
После смерти Ираклия константинопольский трон оставался