ржавчины на мою голову. Свет померк и камера обскура предстала предо мной в ином ужасающем виде: вместо лазурита воды явилась гниющая топь из кроваво-красной студи, в которой плавали человечьи останки: кости, черепа и волосы. Их было немыслимое множество будто тиной заросший берег, рои падалевых мух, москитов и оводов тучами осадили этот дьявольский пир словно чайки. В руке своей я увидел гноящийся череп с зиявшим ужасом. Но невообразимее всего предстали девы: чудища, вместо человеческих лиц уродство глубоководных рыб, выщербленные атмосферами маски для самых страшных фильмов. Клыки их не зубы, а заточенные ребра, слишком большие для рта топорщились вовне, жадно и плотоядно клацая. Руки их: перепонки натянутой черной парусины, облепившие черные открывашки когтей. Ниже живота туловище из женского подобия перерастало в угрево-хвостатое, не та эстетика русалок, а нечто мерзкое и темное, не то хвост, не то жало.
Не испуг, но неописуемый взрыв инстинкта, когда я ощутил как рвется моя плоть в предплечье и бедре, вбросил меня на деревянную косую балку, секундами ранее цветущей пальмой, на которую я вскарабкался не помня себя, не чувствуя заноз. Недостающая ее половина, по всей видимости, служила диагональю для спуска, но даже если бы она и была, люк наверняка мне не открыть. В это время два чада худшего из адов пытались до меня допрыгнуть, но габариты не позволяли разогнаться в той кошмарной ванне, коей была их обитель. Одна думала вскарабкаться по балке, от чего последняя затрещала, но деревяшка, священнее иисусовой перекладины, удержалась моими мольбами, а сама дрянь не смогла поднять свою вторую половину, не предназначенную для лазания. Мое сердце то ли забилось судорогой, то ли вообще перестало биться, когда они жадно вцепились в скудную подпорку моей жизни, яростно раскачивая ее из стороны в сторону, а затем вгрызлись в нее с разных сторон, имея в этом большой успех. И вот секунды выносят мне приговор, когда их непомерные челюсти выгрызали куски из жердочки, выплевывая их со скорым отвращением, так должно быть выплевывали обглоданные кости. В страхе и молитве я схватился за грудь и горстью почувствовал висевший на веревочке флакон, где покоилась пыль от моей любимой Кирпианы. Этой самой пылью я обсыпал раненые от укуса конечности в надежде на милость чудодейственной силы, еще теплой. В момент треснула балка и я летел вниз. Где-то следом летело мое сердце. Груженой баржей я шел ко дну, и у ада, как оказалось, оно тоже имелось.
По колени я погрузился в иловый смрад, мне удалось раскрыть глаза, которыми я мог разглядеть лишь темную муть, но в тот же момент явилось распахнутый зев чудища, совсем близко, на расстоянии вытянутой ладони. Мне хватило отклониться чуть в сторону и кинуть в нее руку, то нельзя назвать ударом, робкая защита жертвы перед страшной участью. Своими пальцами я осязал саму погибель, смертоносные крючья, которые уже ухватили плоть. Я не ощутил боли, ожидая ее, не приходящую. Чудище испытало замешательство сродни моему,