то, что давно лишено голосов,
что, казалось, ушло… только следует лучше
вглядеться
в эти ильмы и ясени дальневосточных лесов,
иль в зеркальные капли росы на кустах
леспедецы.
Я жила будто в инопланетном счастливом плену
эти несколько лет за гигантской таёжной
стеною…
…В новой энцефалитке с ружьишком иду
по бревну
над рекой Уджаки, и собаки скулят за спиною.
Яркий сумрак зелёный пробит кое-где на тропе
чуть наклонными, радужно-дымными копьями
света.
Всё цветы водосбора, и в мокрой слепящей
траве
прелый пень расслоившийся сочно-морковного
цвета.
Крупно-пёстрая галька, на отмели белой
привал.
Тут упала осина с корою молочно-зелёной,
и смуглы, точно чай с молоком, обнажения скал,
где багульник упрямый, от осыпей весь
запылённый…
Можно днями и днями идти, и не встретить
людей,
лишь стихать-нарастать будет шум на речных
перекатах.
словно конские волосы, только грубей и
мертвей,
всюду серые эти очёски линявших сохатых.
На высокую гору лежит самовольный
мой путь.
мне, терявшей дыханье с подножия, с самого
низа,
мне и надо, когда отдышусь я, всего-то
чуть-чуть:
видеть русую бороду здесь, на канавах, Бориса…
Как мила и ужасна землянка бичей на горе —
стёкла гря́зны, транзистор разбит, да махра,
да портянки…
Рослый пёс на чешуйчатой, жаркой сосновой
коре
с осторожностью ест из консервной
зазубренной банки.
Дожидаючись мужа, чтоб вместе вернуться
домой,
поощрённая даже Главвора скупою улыбкой,
села близ рододе́ндронов… был далеко
подо мной
бархат серо-зелёной долины, от марева зыбкой.
Там