я сквозь ресницы на тебя
смотрю, словно сквозь мокрый перелесок?
Вон и картофель во поле цветёт,
и радио поёт, и день воскресный,
а в небесах заиндевелый крестик —
летит и улетает самолёт.
«Радость моя, Буреинский хребет!..»
Радость моя, Буреинский хребет!
В детстве игрушкой был дедов рубанок.
А драгоценность девчоночьих лет —
дальневосточные звёзды рыбалок.
На Никите́, за висячим мостом,
деда червей накопает, бывало,
и в палестины свои пред дождём,
тронемся по промазученным шпалам…
Электростанция вдаль отойдёт,
будет тупик, полонённый ромашкой,
станет нам реже встречаться народ
в робах мазутных, во влажных рубашках.
Мост Никитинский скорей перейти! —
вечный мой ужас: вдруг поезд наскочит! —
встречь с папироской – обходчик пути,
дале – дрезина ремонтных рабочих.
Гром к нам грядёт. Видишь, связанный лес
прёт товарняк, разогретый движеньем.
Солнечный луч, бьющий наперерез,
заворожил нас своим мельтешеньем.
Вот и Биры́ уж совсем не видать.
Сплошь по болотине – ирис чернильный.
Стал, напевая, всё шибче шагать
деда мой родный, весёлый, двужильный.
С кочки на кочку сигай, не робей!
Сильно как па́рит на мари брусничной…
Вот по плечам всё теплей и нежней
дождичек лиственный и земляничный.
У озерка на кустах разыму
плащ из аптечной ребячьей клеёнки,
мне от дождя хорониться, ему —
нетерпеливо разматывать донки.
О, миллиард светлых капель летит,
смаху прохладную зелень целуя,
что же так листик листку говорит
словно горюя, о словно горюя?..
Деда, кровинка и крепость моя,
выдь, покажись из резучей осоки!
Что ж по спине-то твоей в два ручья
льют, как крыла, дождевые потоки?
Вечный «На сопках Маньчжурии» вальс —
взял и тебя в хор ночного простора…
ты на гольцах буреинских сейчас?
в тучах? в холодных вода́х Халхин-Гола?..
«Я на свете холодном, на свете жестоком…»
Деду моему, Андрею
Я на свете холодном, на свете жестоком,
где достаточно грузов подъемлю,
ослабела от слёз о родном и далёком,
незаметно сошедшем под землю.
По-собачьи скулю и лицо закрываю,
и кусаю кофтёнки изнанку…
ах ты Господи, что это я вспоминаю
берег речки, консервную банку,
и срезанье талы, и срубанье лесины,
на руке его тёмной букашку,
и сутулую старую милую спину,
и фуфайку его и рубашку.
И валежину нашу в лесу за болотом,
и следы его перед собою,
и в дырявом ведре дымокур