газовый краник и пошла открывать.
Сначала они заглянули в комнату, и Гарри привычно удивился, как выросла со времени его последней командировки спящая «крестница» Анна, а потом, усевшись на кухне за дымящийся кофе, принялись болтать так по сложившемуся обыкновению не натянуто непринужденно, как будто в последний раз виделись не далее как накануне.
Гарри сходу взялся рассказывать Вике о Париже, в котором недавно побывал – о театрах, людях театра, спектаклях и репертуарной политике «проклятого Запада», а потом все больше задавал вопросы, принуждавшие Вику в подробностях воспроизводить события ее, прошедшей между его приездами жизни.
И Вику уже в который раз в самое сердце поразило это невероятное свойство Гарриной памяти: его умение продолжать полугодовой, скажем, давности беседу как будто бы в точности с того самого момента, на котором она в предыдущий его приезд оборвалась. Гарри помнил не только события и факты из Викиной жизни, но и даже имена всех встреченных им в разные годы в Викином доме людей, а также Викиных коллег по разным ее работам! И даже имя-отчество Викиной школьной директрисы, которую звали аж Эвелиной Вениаминовной, Гарри всякий раз произносил без запинки. А Вика в этих случаях со стыдом осознавала, что не может сходу вспомнить имя единственного Гарриного сына – ровесника, кстати, Анны.
Вика тут же расслабилась и заныла о том, как не состоялся только что минувшим летом лелеемый и предвкушаемый ею праздник души: собрать в Москве, где они с Анной провели одну из отпускных недель, былой студенческий круг и хоть на один вечер, на несколько блаженных часов окунуться в атмосферу безмятежного юного прошлого, пообщаться с однокурсниками, в сравнении с которыми (вернее сказать, в сравнении с воспоминаниями о которых) практически все Викино г.-ское окружение казалось Вике поверхностным, однобоким и тусклым. Все-таки, думала иногда Вика, даже откровенные дураки, осмелившиеся приехать в столицу, интереснее своих собратьев, оставшихся в провинции.
При этом у нее доставало ума понимать, что не стоит по своему ограниченному кругу общения судить обо всем Г., но и вырваться за пределы круга она, особенно с появлением Анны, увы, не могла.
***
Культура и искусство Г. и его окрестностей захватывали и радовали ее лишь год-другой. До тех пор, пока она не проникла на кухню и не увидела там частью пустые, а частью грязноватые кастрюли.
Безусловно, здесь, как везде и всегда, случались исключения, выламывающие щель в частоколе гребенки, которой Вика прочесывала г.-скую богему. Исключения не пеняли на среду, безденежье, обстоятельства и уж тем более на невидящее руководство. Они занимались себе нешумно тем делом, вне которого себя не мыслили и кроме которого ничего не хотели и не могли. И только наличие этих вот исключений и стало со временем единственным, что удерживало Вику в том круге, который она сама для себя очертила. Или очертили ей…
В сущности,