что все врачи разом угробить вас решили.
– Больно они там понимат. Дохтора́ твои.
– Вы же после обморока обещали слушаться. Так ведь? Ну что киваете и цыкаете? Будете слушаться?
– Буду, а то надоешь не хуже редьки.
– Список написать, во сколько что принимать? Конечно, Саша, напиши, – одобрил сам себя.
– Завтракать садись. Похудел – глядеть страшно.
– Завтракать не буду. Как будто вы не знаете, – его тон не менялся; не убыстрялся темп – словно не жаль времени.
Загремела посуда.
– Деви́ца, значит, – произнес он.
– Та что тебе та деви́ца. Кожа да кости. Да и не одна она. Две их.
– Вы меня просто убиваете, – и ни одной ноты, всплеснувшейся волной – гладь безбрежная.
– Та ты и так… – и она замолчала, не договорив. – И все тебе неймется. Когда съедешь от нас?
Он не произносил ни слова. Слышно было, как в окно влетела доживающая теплые деньки муха.
– Когда вы, Лида, умрете. Вот тогда. Через ваш труп.
И в полной тишине зажужжала запутавшаяся в занавеске муха.
Я стояла, словно дерево, корнями в землю вросшее, и не могла пошевелиться. И только когда услышала его удаляющееся «я к себе», смогла отделить подошвы от вмятой травы и пробраться на асфальтовую дорожку.
Села на железную кровать, бессмысленно всматриваясь в желтые волны травы, бушующие от ветра. Потянулась к мрачному цветку шиповника, еще не успевшему облететь. Но не сорвала. И кольнуло внутри: на фоне бескрайних сугробов вокруг военной части Хабаровска – ягоды шиповника, красными каплями крови застывшие на белом…
Наклонилась, сорвала травинку и подняла глаза вверх. В окне второго этажа – силуэт мужской, недвижимый. Словно манекен картонный. Но когда абрис нечеткими линиями назад опрокинулся и исчез, я поняла, что под наблюдением пребывала.
Что ж. Имеет право. В конце концов, я его сегодня подслушивала. Один – один.
Потом стояла оглушенно посередине комнаты, глядя в открытый чемодан.
Уехать прямо сейчас.
Недоразобранное вчера барахло, сваленное небрежной кучей на столе, ждало моего следующего шага: вновь быть втиснутым в чемодан и отправиться в очередное привычное путешествие по большому городу или остаться в этом тереме.
Остаться?
Я перевела взгляд на окно – на маленький квадрат отрешенного мира с резко притянутым небом, словно город раздавлен и вбит в ринг. Пустоты в груди не было. Страха тоже. У меня не было названия тому, что я чувствовала. Со-причастие к чему-то, что не имеет имени. Запах полыни, растертой в ладонях, – откуда это?
И я села на кровать смиренно – монахиня после пострига. Резко захлопнула чемодан и принялась торопливо расставлять вещи в ящики стола и на две массивные полки над ним. Быстрее. Быстрее. Только не мысли в моей голове. Не эта дробная невнятная каббала – глоссолалия обрывочных мыслей.
Чемодан наказанно стоял в углу, виновато смотрел. Полоска солнца отделяла его край и делала кособоким. Кто знает, когда я соберу чемодан вновь… И чудилось, что он понимает, вздыхая: «Никогда».
Но этот