пальцы, в пяльцы погруженные, с узловатыми костяшками.
Чёрный Ангел играл на тамтамах, обтянутых изношенными тельняшками.
Знаешь, во рту моём привкус железных гвоздей всегда переходит в палитру мочёных груш.
Ты говоришь мне: «Go fuck yourself» – я намазываю на бутерброд бабой Клавою изготовленный бабагануш.
Ты говоришь мне: «Eat shit and die» – я перелистываю пожелтевшие списки умерших душ.
Ты говоришь мне: «You fucking asshole» – оркестр в телевизоре играет марши по поводу новых правительственных чинуш.
Друг мой, вот моё сердце, вот мой животрепещущий пульс.
Вот моя каббалистическая ракета, радость моя, мой серый, в яблоках, гнусь.
Чехарда
Тошнит, господа.
Наблевавши в пепельницу, растерянно моргаю мокрыми ресницами.
Саднит на душе и в местах поободранных заусениц.
И вот, уползаю из бара, словно печально известная офицерская вдова,
Которая сама себя изнасиловала и высекла.
Тошнит, господа, тошнит.
Тело бренное тащится сквозь чехарду зим и лет,
Свой скелет завернувши в давненько не стиранное одеяло…
Юные трубадуры, слагающие новые песни о Нибелунгах,
Я люблю вас и ненавижу.
Мы ввергнуты в мир: смертности, конечности, времени
И всепожирающих поисков: смысла, любви, откровений.
Нам намекают: прими всё, как есть – и ты будешь счастлив.
Очередная уловка рекламщиков?
На стекле, испещрённом дождём, проступает таинственное «ЁКЛМН».
Тошнота, маета, немота.
Эра плотничества – питаться подножным кормом.
И подкожное «мать-перемать» перемалывает внутри всю и всякую слабость.
Ницшеанский сверхчеловече,
Укомплектованный сердцем из стали и членом из золота,
Вышел на рынок, управляемый принципами взаимоотношений свободных агентов…
Предметы
Любовь моя, уедем в Гонолулу,
Где много лет мы будем жить, забыв себя.
Любовь моя, любовь подобна стулу
Венскому, чью спинку нервно теребя.
Галоши мокрые – поставишь в угол,
Как ставит в угол шкодника монах.
Мы – вóроны средь огородных пугал
С ключами детородными в штанах.
Да вот беда, как грится, бес попутал.
И – бес в ребро, и – перья под ребро.
Промозглый дождь деревья в мох укутал,
По мостовой рассыпал града серебро.
Когда б не мой кафтан, дырявый, чинный,
Когда б не сумасшедшинка в глазах,
Моё перо и ножик перочинный
Оставили бы вещи на местах.
А так – трепещут на ветру предметы,
Мокры дождём и в волглый мох одеты.
И всуе тщусь я, тарахтя трещоткой,
С предметов мох содрать ротационной щеткой.
Игра с огнём
Идея дала толчок слову, глаз породил слезу.
Из слова вылезли: