молодца. Учитель умирает и нарождается вновь в ученике или не умирает и не нарождается, – зависит не от таланта, а от талантов. Двух: ученика и учителя. Маша Майзель прельщала нового мужнина любимца своими кулинарными талантами, хотя у нее сохранялось стойкое ощущение, что, корми она его сардельками из соседнего гастронома, результат был бы тот же: прожорливость юноши умиляла. Оба, муж и жена, удовлетворяли собственные потребности ничуть не меньше, чем потребности гостя: закон жизни, который гость просек в числе прочих, набираясь свежих знаний и рационально укладывая их в свои писательские закрома.
Даже старый розовый лабрадор Ральф принял нового друга дома как родного. Не чинясь, клал обе лапы на колени Перепелову, когда тот с присвистом поглощал длинные макаронины во вкуснейшем соусе, запоминая неизвестный ему доселе кулинарный рецепт спагетти болоньезе. Провожая каждую макаронину, исчезавшую в глубине глотки едока, всепонимающим взглядом, пес терпеливо дожидался подачки.
– Можно? – безмолвно вопрошал Машу Перепелов.
– Можно, – разрешала Маша.
И, отрывая от себя последнее, Перепелов отдавал большую синюю тарелку с остатками вкуснятины на откуп Ральфу. Облизав тарелку, благодарный Ральф в эпилоге облизывал еще и лицо Перепелову.
– Это он целует тебя в знак благодарности, – говорила Маша.
– Хотел бы я быть на его месте, чтобы облизать кое-кого в знак благодарности, – раскованно шутил Перепелов, без дураков чувствуя себя своим в этом доме.
Маша смеялась.
Перепелов трепал Ральфа по загривку.
Он любил собак.
Кого никогда Перепелов не заставал дома – Златы. То ли столь интенсивно изучала химию, то ли столь же интенсивно миловалась с женихом – сведениями об этом Перепелов не располагал. А он и не любопытствовал. Он довольствовался Гришей и Машей. Возможно, Злата составляла бы излишек.
Они столкнулись в подъезде. Красавица Злата, слегка растерянная, спускалась вниз по лестнице, а красавец Перепелов, весь из себя победоносный, взбегал по ней вверх. Злата забыла дома ключи и соображала, где переждать возвращения предков. Перепелов, закончив как раз собачью историю и не в силах справиться с переполнявшими его эмоциями, отчего на крутых скулах расцвели смуглые розы, без звонка помчался к Грише Майзелю, повивальной бабке его новорожденных творений. Кончался март, воздух ощутимо пах весной и слабой гнилью. С разбегу Перепелов потащил Злату на ближайшую скамейку в майзелевском полудворе-полусквере, кстати сказать, прямо напротив мусорного бака, и с разбегу прочел ошеломленной девушке еще не остывшее сочинение, не преминув бросить с камуфлирующей эмоции небрежностью:
– Проба пера.
Я шел, читал он, за чистой белой кудрявой собачкой, готовый подумать, что она чиста, как поцелуй ребенка, но не успел, потому что