идиот, Григорий!..» – обругал он себя. Потом вздохнул и шагнул к скамейке, которая стояла прямо напротив парадного входа в дом.
Он положил на нее сумку с ноутбуком и закурил. «Может, уйти?.. – то и дело вертелись сомнения в его голове. – Зачем я это делаю? Чем я могу ей помочь?.. Вообще, зачем я опять пришел сюда? По указанию руководства?.. Или реально решил геройствовать?..»
Чем дольше он так стоял и нервно перебирал в голове все возможные предлоги и оправдания своему поведению, тем больше сомнений роилось в его вскипавшем мозгу. Он понимал, что тягаться с воротилой строительного бизнеса и властями, заинтересованными в его «спонсорстве», практически бесполезно. «Я только дам ей повод для переживаний… Хотя… – он тут же вспоминал. – Главное ее переживание – это сохранение дома на его законном историческом месте! И, может, я все-таки могу помочь. Но как?.. Это известная практика. По всей стране в городах на старинных улицах разрушают памятники архитектуры, и никто ничего не может с этим сделать. Пожалуй, один только Петербург устоял перед волной современного “благоустройства”…»
Он рассуждал мысленно сам с собой и смотрел на дом, не отрываясь. Вдруг в комнате с балконом зажегся желтоватый свет. Григорий понял, что стоит так уже довольно долго и даже не замечает хода времени.
«Поздновато для посещений», – подумал он и потянулся к скамейке, чтобы взять сумку и уйти.
– Григорий?! – услышал он знакомый спокойный голос.
Он удивленно поднял глаза. Софья Ильинична стояла, укутавшись в платок из тонкой белой шерсти, и смотрела на него, приоткрыв одну из створок двойной двери парадного входа. Он взял сумку и выпрямился, как на школьной линейке.
– Здравствуйте, Софья Ильинична!
– Здравствуйте, – ответила она, – заходите! Вы ведь в гости ко мне пришли?
– Уже поздно, Софья Ильинична! Я замечтался и…
Она перебила его, махнув рукой, жестом приглашая все-таки войти.
В полутьме он закрыл за собой дверь на какую-то самодельную странную задвижку из тяжелого металла. Обернулся к хозяйке. Софья Ильинична стояла на ступеньках, ведущих вверх, и держала в руках подсвечник с белой свечой, грустно смотрела на него. Пламя свечи волновалось и танцевало на фитиле, как будто бы хотело сорваться с него и улететь, но в каждое следующее мгновение такого порыва цеплялось за кончик фитиля, замирало всего на секунду и снова принималось за свое.
– Люблю по вечерам жечь свечи, – слегка улыбнувшись, сказала хозяйка, – как будто забываешь, какой век на дворе…
Они постояли некоторое время молча. Он смотрел на свечу в ее руке с ощущением, что снова проваливается во времени. Она смотрела вроде бы и на него и в то же время – как будто поверх него. Словно бы за его спиной читала текст, излагающий мысли…
– Ну что же вы, Гриша? Проходите! Пойдемте наверх!
Он молча зашагал за ней по скрипучей лестнице. Рой мыслей проносился в его голове. Он думал почему-то обо всем на свете и сразу: о родителях, у которых давно не был; о Волге, по которой где-то внизу плывут теплоходы; о танцующем пламени свечи в руках хозяйки дома; о друзьях,