с горы удобней будет вам
Все лица их узнать и выраженья.
Чем в дол спустившись к ним. – Сидящий там[235]
91. Всех прочих выше, с видом сожаленья
О том, что в мире долгом пренебрег,
Не отверзающий и уст для пенья,[236] —
94. Был император Рудольф, – тот, кто мог
Спасти Италию, чьи раны вскоре
Не заживут, среди ее тревог.[237]
97. А тот, что ищет утолить в нем горе,
Владел страной, откуда ток в горах
Молдава в Эльбу мчит, a Эльба в море:[238]
100. То – Оттокар; он даже в пеленах[239]
Разумней был, чем сын его брадатый.
Злой Венцеслав, что губит жизнь в пирах.[240]
103. Курносый тот, беседою занятый
С своим соседом, чей так кроток лик.[241]
В грязь затоптал цвет лилии измятый:
106. Смотрите, в грудь как бьет себя старик! —
Другой же с ним, как видите, к ладони
Щекой, вздыхая, как на одр, поник:
109. Отец и тесть то сына беззаконий[242]
Во Франции: он так им омерзел.
Что мысль о нем причина их мучений.[243]
112. А тот, который с виду так дебел,
Поющий в лад вон с Клювом тем орлиным,[244]
Был препоясан славой добрых дел.
115. И если б трон за ним был занят сыном,
Тем юношей, что сзади, – чести дух[245]
Из чаши в чашу тек ручьем единым, —
118. Чего нельзя сказать о прочих двух:
Джьяком и Федериг имеют троны,
Но лучший жар наследья в них потух.[246]
121. Людская честность редко без препоны
Восходит в ветви: воля такова[247]
Всех Дателя, – почтим Его законы.
124. Тот Клюв орлиный пусть мои слова,
И этот Пьеро, примут одинако.
Поправ Прованс и Пулии права![248]
127. Да! столько семя благородней злака,
Что Беатриче с Маргаритой вряд
С Констанцией сравнятся славой брака.[249]
130. Но вот король, к ним не вошедший в ряд:
То Генрих Английский, друг жизни стройной;[250]
В ветвях своих он лучший видит сад.[251]
133. Сидящий ниже всех и взор спокойный
На них подъемлющий – Гюльельм маркиз,
Из-за кого александрийцев войны.[252]
136. В скорбь ввергли Монферрат и Канавиз.
Песнь восьмая
Преддверие чистилища. – Нерадивые. – Цветущая долина. – Ангелы-хранители. – Нино Висконти. – Змей. – Куррадо Маласпина. 1. Настал уж час, когда в немой печали
Летят мечтой пловцы к родной стране,
Где в этот день прости друзьям сказали;
4. Когда томится пилигрим вдвойне,
Услыша звон, вдали гудящий глухо,[253]
Как будто плача об отошедшем дне.[254]
7. И
<p>235</p>
Намек на то, что слава всегда привлекательнее издали, чем вблизи. «La immagine per sola fama generata sempre é più ampia, quale che essa sia, che non é la cosa immaginata nel vero stato. – La fama dilata lo bene et lo male oltre la vera quantitа». Convivio, tr. I, e. 3, 4. – «Аллегорическое значение этих слов следующее: Сорделло не хочет ввести поэтов в долину, так как тени, рассматриваемые с высоты (с более высокой точки зрения), и притом при горящем еще блеске божественной благодати (при заходящем солнце), лучше и вернее могут быть оценены, чем в том случае, если подойти к ним ближе, и чрез то поддаться обаянию окружающего их блеска и беседы с ними». Каннегиссер.
<p>236</p>
Души венценосцев, помещенных в этой долине, размещены одни выше, другие ниже. Некоторыя из них, по указанию Сорделло, пренебрегли долгом более других. Все души поют гимн, за исключением некоторых, чем, по-видимому, выражено их особенное пренебрежение своим долгом, a также то, что они более удалены от чистилища, чем души поющих. Выше всех сидящий, как подобает императору, – Рудольф Габсбургский, император германский, родоначальник австрийского дома (Чистилища VI, 103–105), короновавшийся в Ахене в 1273 году. Он не ходил венчаться в Рим и вообще так мало интересовался делами Италии, что она стала почти независимой от империи, за что в особенности обвиняет его Данте в пренебрежении своим долгом. Он умер в 1291 году.
<p>237</p>
«Италию, чьи раны вскоре не заживут» (в подлиннике Si che tardi per altri si ricrea), т. e. которую (Италию) слишком поздно станет оправлять другой, разумеется – Генрих VII Люксембургский, попытки которого восстановить в Италии императорскую власть явились слишком поздно.
<p>238</p>
Подразумевается Богемия, где берет свое начало река Молдава, впадающая в Эльбу, a эта – в Немецкое море.
<p>239</p>
Рудольф ищет себе утешения в прежнем заклятом враге своем Пшемысле Оттокаре, также не поющем, кажется, потому, что в борьбе с ним он не так пренебрег своим долгом в отношении Германии, как пренебрег им, по мнению Данте, в отношении Италии, тогда как Оттокар (погибший в сражении при Маршфельде, 20-го августа 1278 г.) сам не выполнил своего долга относительно страны своей в борьбе с императором Рудольфом. Кроме того, сопоставление в одном месте двух врагов указывает, что «в чистилище исчезают земные страсти: прежние противники дружелюбно сидят рядом и один утешает другого». Филалет. – «Следовательно, такое сопоставление Рудольфа с Оттокаром, a также Петра Арагонского с Карлом Анжуйским (ст. 112–113 и прим.) совершенно уместно в чистилище и вместе с тем составляет совершенный контраст с сопоставлением Уголино и Руджьера в аду». Каннегиссер.
<p>240</p>
Т. е. был даже в детстве лучим принцем, чем сын его, уже бородатый, т. е. взрослый. «Этого Венцеслава надобно отличать от Венцеслава VI, действительно прозванного в истории «пьяницей» и «ленивым» и родившегося в 1359 году, уже по смерти Данте. Разуметь же здесь следует и не внука Оттокарова Венцеслава V, a его сына, Венцеслава IV, не находящегося между присутствующими здесь душами, так как он умер лишь в 1305 году и так как в Рая XIX, 125 о нем говорится, как о живущем еще, и также с таким же, как и здесь, порицанием. О мнимой лености и роскоши этого Венцеслава, вообще вовсе не плохого монарха, нам ничего неизвестно, и этот упрек ему со стороны Данте тем более странен, что Венцеслав, хотя и очень благочестивый государь, решительно оказывал сопротивление захватам папы Бонифация VIII (против которого так ратует Данте) и, по крайней мере, в этом отношении, показал себя вовсе не недеятельным». Ноттер,
<p>241</p>
«Курносый» (в подлиннике: Nasetto) – сын» наследник Людовика Святого Филипп III, король французский, прозванный «Смелым» (Чистилища VI, 22, прим.). В интересах своего дяди Карла, короля неаполитанского, и сына его Карла Хромого, он пошел войной на Петра III арагонского. Но в самом начале войны в войсках его обнаружились болезни и затем Руджиеро дель Ориа разбил его на море, что заставило его отступить. Он умер на возвратном пути 6-го октября 1285 г. в Перпиньяне. Он разговаривает с сидящим рядом с ним королем наваррским Генрихом III, прозванным «Толстым», братом короля Тебальдо или Тибо (Ада XXII, 52). Несмотря на свою добрую наружность (как бывает обыкновенно у толстых людей), он не был так добр, как говорит Данте (Современная история: Histoire de Navarre, говорит: Et combien que la commune opinion soit que les hommes gras sont volontiers de douce et benigne nature, si est ce que celui fut fort aspre)» Дочь его Иоанна вышла замуж за Филиппа Красивого, короля французского, сына Филиппа Смелого (Чистилища XX, 91 и XXXII, 151).
<p>242</p>
«Сын беззаконий Франции» (в подлиннике: del mal di Francia) есть, следовательно, царствовавший в 1300 году (в год странствования Данте), Филипп Красивый, о порочной жизни которого так сокрушаются теперь отец его Филипп III и тесть Генрих III Наваррский, не принимающие также участия в пении. Данте порицает этого короля Франции во многих местах своей поэмы (Ада XIX, 86; Чистилища XX, 86; XXXII, 152; XXXIII, 45 и Рая XIX, 118).
<p>243</p>
В подлиннике: E quindi viene il duol che si gli lancia.
<p>244</p>
«Дебелый» (membruto) есть Педро III, король Арагонский, названный «Большим» (Чистилища III, 115, прим.), зять короля Манфреда, присоединивший к своим владениям Сицилию, именно после знаменитой Сицилийской Вечерни (1282 г.), когда сицилийцы сбросили с себя иго Карла Анжуйского и призвали на трон этого Педро, имевшаго по жене своей Констанце, дочери Манфреда, некоторое право на наследство Гогенштауфенов. Еще до восстания сицилийцев Иоанн Прочида уже сообщил ему о их намерении, вследствие чего Педро, под предлогом войны против Африки, снарядил флот, осадивший действительно африканский город Анколлу; здесь он получил приглашение сицилийцев высадиться в Трепани и получил помощь от генуэзского адмирала Руджьера дель Ориа. – Он поет с «Клювом Орлиным» (в подлиннике con colui dal maschio naso), с Карлом I Анжуйским, отличавшимся большим носом (Raumers Geschichte der Hohenstaufen). – Удивительно, как мог Данте поместить в чистилище душу этого жестокого, корыстолюбивого тирана, пролившего кровь доблестного юноши Конрадина. Может быть на Данте имело влияние чистосердечное раскаяние Карла, перед смертью сказавшего: «Sir Dieu, je croi vraiment, che vos est mon salveur, ensi vos prieu, che vos ajez merzi de mon ame, ensi com' je fis la proise de Roiame de Sicilia, plus por servir Sainte Eglise, que per mon profit o altre condivise. Ensi vos me perdonnes mes pecces. Виллани. Lib. VII, cap. XCIV. – Впрочем, Чистилища, XX, 67–69 доказывает, что Данте не оправдывает Карла.
<p>245</p>
Юноша этот есть первородный сын Педро – Альфонс, прозванный Благодетельным, вступивший на престол после смерти отца в 1285 году, но умерший в 1291 году. Отличительною чертою этого молодого монарха была щедрость, доходившая до степени расточительности. Ему наследовали братья его: Джьякомо, королем Арагонии, и Федериго (Фридрих) – королем Сицилии. О них см. Чистилища 111, 115, прим.
<p>246</p>
«Лучший жар наследья» – добродетель, не проявившаяся ни в Джьякомо, ни в Федериго.
<p>247</p>
Т. е. человеческая доблесть редко переходит от ствола к его ветвям, т. е. от родителей к детям. «В генеалогическом древе ветви суть потомки предка». Ломбарди. Сличи Рая VIII, 133–135. – «Всех Дателя», намек на евангельские слова: «Всякое даяние доброе и всякий дар совершенный нисходит свыше, от Отца светов». Посл. Иак. I, 17.
<p>248</p>
«Клюв орлиный» – это обозначенный выше, в ст. 113, Карл I (Анжуйский) Неаполитанский, рядом с ним сидит Педро с дебелыми членами. Данте высказывает здесь одинаковое мнение как о Карле, так и о Педро, и говорит, что если сыновья Педро были хуже отца, то тоже самое надобно сказать и о сыновьях Карла, и что вследствие этого попраны права королевств Карла – Прованса и Апулии (по-итальянски Puglia) или Неаполя.
<p>249</p>
«Смысл этой терцины, кажется, следующий: оба Капетинга, Людовик Святой и Карл Анжуйский (Неаполитанский), менее достойны, чем арагонец Педро; сыновья же обоих последних хуже своих отцов. Поэт выражает первое именами супруг этих принцев. Констанция (или Констанца) есть неоднократно упоминавшаяся супруга Педро Арагонского, дочь короля Манфреда; Маргарита и Беатриче – дочери графа Прованского Раймунда Бернгара (Рая VI, 133); из них первая была замужем за Людовиком Святым, вторая – за Карлом Анжуйским. Впрочем, Карл Анжуйский был женат вторым браком на Маргарите Неверской (Nevers), дочери Графа Анжу, и в таком случае может быть будет правильнее вовсе исключить отсюда Людовика Святого и разуметь одного Карла Анжуйского под именами Беатриче и Маргариты». Карл Витте.
<p>250</p>
Сын Иоанна Безземельного Генрих III, король английский родившийся в 1206 году и умерший в 1272 году, слабый, бесхарактерный, хотя и набожный, о котором Диккенс, в своей Child's History of England. Ch. XV, сказал: «Не was as much of a king in death as he had ever been in life», – a Виллани: «semplice uomo e di buona féde, ma di poco valore». Lib. V, cap. 4.
<p>251</p>
«В ветвях своих» – т. e. в своих потомках счастливее, чем короли Педро Ш и Карл I. Здесь разумеется сын его Эдуард I, царствовавший с 1272–1307 г., один из лучших государей Англии, о котором Виллани говорит: «Il buono e valente Rè Adourdo, il quale fù uno de piu savi et valorosi Signori de' Christiani al suo tempo». Lib. VIII, cap. 90.
<p>252</p>
Гюильельмо Спадалунга, маркиз Монферратский и Канавезский, т. е. владелец Пьемонтской горной местности и равнины к северу от р. По, прозванный» Великим Маркграфом», в войне с гвельфскими городами северо-западной Италии и Амедеем V Савойским был взят в плен жителями Александрии, два года содержан заключенным в железной клетке и затем умерщвлен. Отсюда возникла междоусобная война, сильно опустошившая Монферрат и ту часть его, которая называется Cannavese (в древности Canavisio, Canopasio). Он сидит всех ниже, так как души размещены здесь поэтом согласно их земному достоинству: выше всех император, затем – короли и ниже всех – Спаделунга, маркиз или маркграф Монферратский.
<p>253</p>
Вечерний звон есть благовест Ave Maria во время сумерек. Этому стиху, не зная того, подражал английский поэт Грей, в известной своей элегии «Сельское Кладбище»:
Колокол поздний кончину отошедшего дня возвещает.Жуковский, III, 271.
<p>254</p>
Знаменитое описание наступающих вечерних сумерек, которому подражает Байрон в «Дон-Жуане», II, 108, таким образом:
О, сладкий час! Весь сердцем умиленТеперь грустит моряк, плывущий в море,В тот первый день, как дом покинул он;Теперь любовь в пилигриме множить горе,Лишь загудит вдали вечерний звон,Как бы скорбя, что день умрет уж вскоре.«Тоска по земной родине аллегорически символизирует здесь тоску по вечной отчизне, и тоскующий пилигрим есть сама душа». Копиш.