же помнишь, что мы сделали друг для друга».
«Ты же знаешь, почему мы в такой ситуации».
«Ты же знаешь, что я смогу выбраться, если ты мне поможешь».
Не могу сказать, что я умел хорошо плавать. Особенно плохо это получалось, когда я начинал паниковать, не чувствуя под ногами дна или любой другой твердой поверхности.
Сейчас меня раздражало всё: то, что я вообще оказался в такой ситуации – беспомощный, жалкий, висящий на волоске от фатального провала, то, что я оказался в таком положении не один – когда рядом есть человек с похожей или точно такой же проблемой, как и моя, я не чувствую своей уникальности и где-то глубоко в душе понимаю, что это не просто моя совершенно отличная от других проблема, а типичный исход большинства таких же неудачников – это заставляет меня думать, что я просто никчемен.
Где-то на подкорках сознания всплывают мысли: а вообще-то этот человек не очень-то мне и нравился, вообще-то я его даже ненавижу, и это именно из-за него сейчас я вынужден бороться за свою дальнейшую возможность жить, вынужден переступать через себя и тратить силы из своих глубинных резервов на то, чтобы спасти ещё кого-то, кроме себя. Но я должен молчать, чтобы сохранить своё лицо-маску, чтобы я продолжал выглядеть предельно озабоченным чужим горем, способным на сострадание, альтруизм или самопожертвование. Но думает ли тот, кого я могу спасти также, как и я? Почему я должен быть уверен в том, что он не печется только лишь о своей шкуре? Разве могу я проявить слабость, показать свои уязвимые места, если есть вероятность того, что этим запросто воспользуются? Нет, я должен действовать исходя из собственных побуждений, но так, чтобы этого нельзя было разглядеть. Ни в моих словах, ни в моих поступках, ни в моих глазах. Поэтому я выбрал оставить образ хорошего человека, искренне раздраженного и раздосадованного сложившейся ситуацией.
Наша лодка перевернулась, я не мог полагаться на свои навыки плавания, чтобы попытаться вернуть её в исходное положение.
Хаотичными движениями мне удавалось каким-то образом оставаться на плаву и не тонуть, но с каждой секундой сил становилось всё меньше, а попытки держаться на воде давались всё труднее, я даже не мог предположить, насколько хватит ещё моих сил. Тот, кто сейчас разделял со мной шанс на выживание, также беспорядочно барахтался, захлёбываясь зачастую водой, пытаясь не уйти ко дну, но также, как и у меня, силы его были на исходе.
– ПОМО-ГИ! – иногда доносилось ко мне от его уст.
– Помогите… – не переставая множилась мысль в моей голове.
Я могу быть сильным, чтобы спасти друга, но также я могу быть сильным, чтобы просто оставить его. Никогда бы не подумал, что несколько секунд могут решить исход жизни длиной в двадцать лет. Такой ли жизни я добивался, такую ли жизнь я хочу чувствовать каждый следующий день?
Где-то в мыслях я уже успел представить несколько исходов происходящего. Вот, например, я оставляю этого человека на волю Бога, сам плыву к берегу, где с неописуемой ненавистью ко всему миру, ко всем людям, в том числе и к тем,