народилась, щурится хитро сквозь ветки деревьев. А может, ноги подвели, стали забирать по кругу. Сколько уж он идет, а деревни, из которой вышел всего пару часов назад, нет и нет. Судя по высоте луны уже и час Крысы миновал, полночь вступила в свои права, а Рюноскэ кружит неизвестно где. «Будда Амида, выведи меня хоть к какому-нибудь жилью!» – взмолился мальчишка.
Сквозь кусты забрезжил слабый огонек, Рюноскэ приободрился: не придётся ночевать в одиночку на снегу, наверняка какое-то жильё. Да если просто костёр лесорубов или углежогов, уже хорошо. Всё же живые люди, не голодные призраки. И верно, чем ближе был огонек, тем яснее виделось, что это дом. Не слишком высокий, лишь крыша поднимается над забором. Перед воротами на столбе качался фонарь, разбрасывал по снегу круги теней. Именно его свет и привел сюда мальчика.
Постучал Рюноскэ в калитку. Тишина. Опять постучал, громче. Закричал:
– Хозяева, отворите путнику!
Слышит: вроде заскребся кто-то за забором, чьи-то ноги прошаркали.
– Кто там? – голосок тонкий, надтреснутый, не поймешь, мужчина или женщина. – Кого черти носят? Добрые люди по ночам дома сидят, по дорогам не шастают.
– Я Като Рюноскэ. Шёл в Эдо, заблудился. Приютите до утра.
По ту сторону калитки что-то невнятно забубнили, завозились – и створка отъехала. Подняв повыше фонарь в виде пиона, мальчика оглядывал старик. Сгорбленный, лысый, морщины волнами сбегают со лба до голого подбородка.
– А-а-а, мальчишка… Один?
Рюноскэ кивнул. Старик пошлепал тонкими губами, будто жевал мысль: пускать ли в дом ночного гостя. Потом тоже кивнул и беззвучно отодвинулся вглубь двора, будто ветром его сдуло.
В доме чувствовался достаток, видимо бог бедности Бимбогами сюда не заглядывал. Толстые татами на полу скрадывали звук шагов, старик двигался плавно, словно плыл по своему дому. Усадил мальчика перед столом, убрав с неё тушечницу, кисть и стопку бумаги, опустился на колени с другой стороны, крикнул куда-то в темноту:
– Эй, подай путнику рисовой лапши! Да принеси чаю. Быстро! – и, повернувшись к Рюноскэ, добавил, – служанка у меня глуховата, да немая к тому же, и вообще, – он поднял к виску кулак и разжал пальцы, – боги у неё разум отняли.
Вошла женщина в тёмном кимоно и фартуке, низко кланяясь, поставила перед мальчиком миску дымящейся лапши и протянула ему палочки для еды.
– А чай-то, чай забыла, бестолковая? – сердито бросил старик.
Женщина, прикрыв рот ладонью, смущенно закивала головой.
– Не обращай на неё внимания, – сказал старик, видя, что мальчик обернулся вслед служанке, – убогая она, две вещи в голове удержать не может. Будто дыра там, все слова высыпаются.
Когда на столе появилась войлочная корзинка с чайником, лапша уже была съедена. Рюноскэ хоть и старался из вежливости есть не спеша, но был так голоден, что заглатывал лапшу почти не жуя. Старик налил чаю в чашку и протянул мальчику:
– Пей, пей. Это хороший чай.