с ним был белый медведь. Рекс медленно посмотрел на него, и робко усмехнулся этому, снова пристально и не моргая уставившись на собирающийся из облаков и от земли многокилометровый ядерный гриб.
–… Потому что мы недооценили. Был самоуверенны в себе, и не считались ни с кем, кроме себя. Были в высшей степени эгоистами. Мы не думали ни о ком, кроме себя самих…
Газоразрядные индикаторы на мостике остановили свой отсчет. Они замерли всего в четырех цифрах от самого конца и показали 1961. Глаза ослепила ярчайшая вспышка, от которой Рекс не смог закрыться даже рукой. Она просвечивала все, как рентген и оказалась даже у него внутри. И все закончилось. Там, где был эпицентр шторма, и куда собирался не вообразимый ни одним умом термоядерный гриб, была большая серая каплевидная точка под белым широким куполом парашюта. Она медленно поднималась вверх, к небесам. Но вдруг остановилась.
– …Ты хотел, чтобы я все понял… – догадался Рекс, потянувшись к этой серой капле под парашютом. Он медленно двинул руку вперед, и почти уже визуально дотронулся до этой точки своими закопченными и измученными радиацией и холодом пальцами. – Царь-Бомба…
Ярчайшая вспышка грянула внезапно. По крупицам с лица Рекса смахнуло счастливую улыбку. Все, что было радиусе нескольких километров, мгновенно превратилось в пар…
IV
Почти всю историю я не поворачивался к старику. Кажется, совершенно не моргая, глядел на покосившийся лес, на оставленные без стен печки. И видел, сам ощущал то, о чем Паратовский мне говорил. Ощущал страшный жар, исходивший от земли, видел потоки раскаленного воздуха, что слизывают с земли остатки дерна, песка и земли, что уносят от печек их штукатурку, выламывают окна хаток и сносят их деревянные стены. Наблюдал фантомную взрывную волну и представлял, какая в ней была сила, что гнула могучие многолетние деревья, обжигая их и подпаливая.
Я не смог вдохнуть. В горле встал неприятный и очень колкий ком. В груди снова толкнулось. Это было ощущение невероятной тоски. Такой, какую я разделял, кажется, с кем-то еще. Вероятно, со всем белым светом, что видел вживую то, что я могу лишь представлять себе. Зрелище страшное даже в мозгах, и я не был способен ощутить то, что чувствовали люди, видя эти потоки воздуха, эти взрывные волны и ослепляющие вспышки. Я довольствовался лишь придумкой, но и придумка меня пугала…
– Оппенгеймер как-то сказал…
– «Я стал смертью…» – перебил я Паратовского, повернувшись от окна, в котором, вопреки моим фантазиям все было так же спокойно и по-могильному тихо. – «Разрушителем миров…». Это из индуистского священного писания, этого не знает лишь ленивый. Бхагавад-Гита.
– Так, стало быть, вы не такой уж и глупый, как пытаетесь меня заверить.
– Нет, Емельян Павлович. Я сочту это лестью. – я скомкано и криво улыбнулся ему. – Роберт Оппенгеймер был человеком несомненно великим, отец того, что погубило все здесь. Но он очень любил театральность, любил подобные фразы. Хотя…
– Сказано