какие-то их танки и британцев, которые делали мины в форме перееденного гусеницей верблюжьего кала… Или наоборот? Интересный он был мужик, жаль в том вертолете погиб первым.
А, вертолет. Заговорился, забыл, о чем вообще тебе писал. Тот день был особенным. Уверен, если бы правительства были бы живы, и, если бы страны еще существовали, они бы синхронно спустили в тот день свои флаги, и признали поражения. «День ядерной катастрофы» – так я его называю! Делать здесь больше нечего, только вот такие названьица придумываю, да пью иногда. Ну, в общем-то, вертолет было немного до этого. Нас снова подняли по тревоге, снова прапор Дядин, снова серж ведет перекличку и построение. Снова броня и на аэродром.
Нас взяли мало, всего шестнадцать человек. Половина нашего взвода, мам. Меня выбрали! Возможно, это потому, что в прошлом месяце мне осточертело стоять дневальным, и я сам вызвался на «боевые». Мы погрузили с собой двадцать два ящика мин! Противотанковые, противопехотные, мины-дымы, ПОМ-ки, ТМ-ки, и прочие. На наши восьмые «Мишки» подвесили по четыре контейнера с кассетами «Лепестков». Я даже тогда уже понял, что задание будет серьезным. Взлетели с Кандагара где-то около восьми сорока. Жарко было ужас, а мы все в ватниках и ушанках, потому что знали, что по большей части основная наша задача будет выполняться ночью. А ночью здесь очень холодно, температура падает до отрицательных значений, и иногда я даже беру с собой шарф, который ты мне связала с шерсти нашей собаки. Как там она, кстати? Я и за нее переживаю, хотя и понимаю уже… А вообще, собрали нас самых веселых. И серж наш как обычно заливал какие-то байки то про свой Таганрог, где с женой познакомился, то про Будапешт, уж и не знаю к чему.
Мы должны были минировать широкую площадь, по которой могли наступать танки США, выдвинутые с баз в Пакистане. Сектор был громадный, и мы сперва облетели его на вертолетах. Естественно, «Лепестки» пока не выбрасывали, их нужно было последним штрихом, потому что площадь и правда была огромная. Ты помнишь большие поля, которые мы с тобой видели, когда ехали с юга на поезде? Примерное то же самое. Большие открытые пространства, где нет ничего, кроме песка и камня. Еще южнее только граница и Пакистан, и больше ничего. Камень, песок и Пакистан.
И я уже не помню, как так получилось. Помню только, как мне вмиг стало страшно, когда пилот закричал что-то невнятное своему помощнику, а наш сержант начал креститься. Точно видел дымный след, который шел в нашу сторону, а дальше словно ничего и не было. Вероятно, я был без сознания, когда вторая ракета накрыла еще один наш вертолет. Я только потом узнал, что, похоже, это были не духи, а американцы. Ибо в этой пустыне больше никого не было. Наверное, приняли нас за бомбардировщики, не знаю. Они вообще в последнее время были нервные, хотя война здесь до тех пор не бушевала.
Когда я очнулся, некоторые еще были живы. Еще шевелили руками или ногами, иногда дергано моргали и смотрели на меня, пытаясь что-то сказать, но они не могли. Этот момент я помню так, словно он снова был