его и пораскину умом, как побыстрей устроить ему встречу с дочкой. – Высокочтимый принц, смиренно расстаюсь с вами.
ГАМЛЕТ:
Ни с чем другим, милейший, не расстался бы я охотней, кроме своей жизни, кроме своей жизни, кроме своей жизни.
ПОЛОНИЙ:
Всего наилучшего, мой принц.
ГАМЛЕТ:
Ох, уж эти занудливые старые шуты!
(Уходят в разные стороны.)
Комната Гамлета.
Входит Гамлет, затем Полоний с Розенкранцем и Гильденстерном.
ПОЛОНИЙ:
Вам нужен принц, – он тут.
РОЗЕНКРАНЦ (Полонию):
Храни вас Бог.
(Полоний уходит.)
ГИЛЬДЕНСТЕРН:
Славнейший принц!
РОЗЕНКРАНЦ:
Дражайший принц!
ГАМЛЕТ:
Милейшие друзья! Как поживаешь, Гильденстерн? А, Розенкранц? Как поживаете, мальчики?
РОЗЕНКРАНЦ:
Как беспристрастные сыны земли.
ГИЛЬДЕНСТЕРН:
Мы, к счастью, осчастливлены не слишком:
Не бантики на маковке судьбы.
ГАМЛЕТ:
Но и не стельки в туфельках Фортуны?
РОЗЕНКРАНЦ:
Ни тут, ни там, – посередине, принц.
ГАМЛЕТ:
Ага, поближе к талии? А то уж – в самой серёдке, где всего милей?
ГИЛЬДЕНСТЕРН:
Имеем право доступа, признаться.
ГАМЛЕТ:
В Фортункину секретнейшую часть? Еще бы! Эта шлюха – из доступных. Что еще нового?
РОЗЕНКРАНЦ:
Да ничего, принц, разве что этот свет становится честным.
ГАМЛЕТ:
Значит, скоро светопреставление. Только ваши новости врут. Однако, позвольте частный
вопрос. Чем это, мои хорошие, так услужили вы Фортуне, раз она собственноручно шлет вас сюда, в тюрьму?
ГИЛЬДЕНСТЕРН:
Тюрьму, принц?
ГАМЛЕТ:
Дания – тюрьма.
РОЗЕНКРАНЦ:
Тогда весь мир – тюрьма.
ГАМЛЕТ:
И впору по всем статьям – с множеством застенков, охранных постов и подземелий, и Дания тут – одно из наихудших.
РОЗЕНКРАНЦ:
Мы по-другому мыслим, принц.
ГАМЛЕТ:
Ну, так для вас оно иначе. Вещей – нет ни хороших, ни дурных, лишь разум наш оценивает их. Для меня мир – тюрьма.
РОЗЕНКРАНЦ:
Значит, тюрьмой его делают ваши амбиции. Вашей душе он тесен.
ГАМЛЕТ:
Господи! Да заприте меня в скорлупку ореха, – я бы считал себя царем бескрайнего мира … не грезься мне дурные видения.
ГИЛЬДЕНСТЕРН:
Вот этими-то виденьями и грезит честолюбие. А вся материя амбиций – только тень этих мечтаний.
ГАМЛЕТ:
Мечты, как и видения, – лишь тени.
РОЗЕНКРАНЦ:
Именно. Так что сам предмет честолюбия, я бы сказал, такая убогая и легковесная вещь, что оно-то просто-напросто – тень тени.
ГАМЛЕТ:
Выходит, у