ветра. Сколько спал он так – боги лишь знали – но вдруг а́рвеннид снова очнулся, размежив глаза.
Огромная птица, что села к нему на колено, больно кольнула своим твёрдым щипом, заставив проснуться сквозь слабость и жар. Сперва в лучах солнца она показалась вся чёрной как смоль или сажа – и а́рвеннид было решил, что к нему уж летит вороньё, кто обильно пирует на поле сражения, где были облеплены птицами трупы всех павших, и сюда доносясь галдежом птичьей стаи.
– Брысь, тёмная… рано ты слишком явилась! – разозлился вдруг Тийре, сквозь слабость махнув резко правой рукой, отгоняя тревожившую его вестницу из уделов теней, чьи врата нараспашку наверное были уже где-то рядом. Но птица настырно сидела на теле, нахально смотря ему прямо в глаза – и тут он сумел рассмотреть, что была она белая с серым, и крылья топорщились больше воро́ньих.
С гулким стуком в доску подле ляжки вонзилась стрела, и сын Дэйгрэ в волнении вздрогнул. Птица с пронзительным вскриком взметнулась с ноги, скрывшись в небе, и а́рвеннид резко привзнялся, взглянув на честившего хищную вестницу Гулгадда, который держал в правой лук.
– Брысь… чтоб тебя! – тот грозил кулаком улетавшей к восходному краю небес птичьей тени, и повернулся к парнишке.
– Метишь стрелы ты… худо… Ворону не снял даже сидя…
– Да какая ворона, почтенный! – обиженно возразил паренёк, – рыбоедка проклятая! Здоровенная чайка – я в жизни таких не видал! Говорят, что такие на море закатном гнездятся, или в Гвин-э́байн речищах к югу, где много воды. Как сюда залетела такая – умом не пойму!
– Я уж было решил… что за мной вороньё… – Тийре опять опустился без сил на носилки, откинувшись головой навзничь.
– Ну хотя бы не вестников Эйле узрел ты, почтенный, кого Марв-Буа́йртэ шлёт людям! Журавля я бы точно уметил!
– Не хвались… а чеши-ка ты лучше к стрелкам, и руку набивай… чтоб в другой раз уметить. Как… дейвонов дырявить так будешь?
– Научусь – обещаю, почтенный!
– Говоришь… была чайка?
– Она самая. Вот уж к чему бы? К дождю видно… – почесал за ухом юный родич владетеля, возвращаясь в намет и в пути вспоминая приметы про птиц.
Тийре ему не ответил, вновь впадая в тяжёлую дрёму. Он-то птиц таких видел – но лучше б не зрил, как и во́ды лежавшего в чаше меж взгорий Глеáнлох, взору одних женских глаз так подобные цветом их волн…
Солнце залило сияющим светом давно уж не спавший с утра ходагейрд, освещая проезды и площади торжищ. Свежий ветер с востока будил горожан, раскрывая порывами ставни, вороша занавеси́ окон, обдавая прохладой. Трепетали в порывах его стяги ёрла и верных владетелю Скъервиров прочих семейств, развеваясь над твердью мурованных хугтандов Верхнего города.
Юный Бродди вприпрыжку бежал по умощенным рубленным камнем проездам, знакомой с годами дорогой спеша из Хатхалле к чертогам купцов и искусников, что раскинулись чередом дворищ среди ходагейрда по Среднему городу. За спиною остались ворота стерквегга, где вершил отец – и мальчишка минуя его пропустившую стражу