жизнь. То забивает жестоко камнями критики, то возносит на первые полосы газет. Он проявил малодушие, и всё же судьба преподнесла ему подарок – величайший дар для любого творца. Возможность увековечить своё имя в истории искусства.
Сегодняшние пробы превзошли все ожидания. Впереди было несколько месяцев упорной работы, но воображение уже рисовало ему громкие аплодисменты, восхищённые отзывы не только зрителей, но и серьёзных критиков. Мир навсегда запомнит его имя.
Он поднимался по ступеням, нащупывая ключи в кармане, и, к своему удивлению, не обнаружил их. Остановившись около двери, Густав ещё раз перепроверил карманы плаща. Телефон и всякая мелочёвка, а ключей нет. Неужели он их оставил на работе? Раньше с ним такого не случалось. «Раньше ты и не был так близок к славе», – ответил голос в голове, и на лице Фишера засияла блаженная улыбка. В этот момент перед ним распахнулась дверь, и он увидел жену.
– Лили. – От неожиданности он замер и лишь впился в неё взглядом.
Она показалась ему ещё красивее, чем когда он видел её в последний раз. Собранные в высокий хвост, струящиеся светлым перламутром волосы открывали тонкие правильные черты лица. На щеках горел румянец, а в глазах – тот же живой блеск, который нельзя было ни с чем спутать. У Лили он появлялся каждый раз, когда Густав занимался новой постановкой. Простое, но яркое, как небо, домашнее платье так шло к её глубоким голубым глазам.
– Мой дорогой, не стой, входи. Неужели ты не рад меня видеть? – Она взяла его за руку, и только тогда он смог сдвинуться с места, всё ещё не в силах сказать хоть что-нибудь.
Фишер знал, что Лили слишком хороша для него. Она была как бабочка – ей любовались все. Но она предпочла сесть именно на его непримечательный, на первый взгляд, цветок. А потом так же легко упорхнула, когда подул штормовой ветер, и вернулась, стоило лишь смениться погоде.
– Я так скучала. И Куно тоже. Куно! Иди же скорее! Папа пришёл!
Из комнаты послышался быстрый топот, и в коридор выбежал Куно.
– Папа!
Сынишка подбежал к нему, и Густав наконец-то ожил, подхватил того на руки и закружил.
Детский смех был настолько заразительным, что и сам Фишер начал смеяться. Из глаз брызнули слёзы, но то были слёзы радости. Он остановился, крепко обнял сына и опустил на пол. Тот схватил его за руку и потянул за собой, но Лили остановила сына и, потрепав по волосам, сказала:
– Милый, не спеши. Дай отцу поесть.
В носу защекотало от аппетитного запаха еды, и Густав почувствовал лёгкое головокружение. В животе заурчало, и только сейчас он понял, что с тех пор, как увлёкся подготовкой пьесы, не находил времени нормально поесть. И даже засомневался в том, что брал в рот хоть что-то съестное. Хотя подобная мысль казалась ему абсурдной.
Через несколько минут, сидя за обеденным столом рядом с семьёй, Густав ощущал себя самым счастливым человеком на свете. Человеком, вернувшимся из долгого странствия домой, где ждали дорогие сердцу люди, царили порядок и полная гармония.
На следующее утро его разбудил яркий