носили бороды, на женщинах я видел более походящие на робы платья. Все пребывали в состоянии праздной ленности: кто-то курил на завалинке, кто-то слонялся вдоль дороги, а несколько человек я увидел попросту лежащими в густой траве в вальяжных позах.
Когда мы въехали в почти совсем привычную городскую черту, манеры обитателей приобрели более суетливый характер. По голосам с улиц угадывались повседневные заботы, и Степан пару раз останавливался, чтобы пугнуть норовящих выскочить посреди дороги мальчишек.
Повернув на безымянную улочку (я абсолютно не понимал, как мой кучер ориентируется в этих местах), мы очутились на разбитой каменной дороге. Создавалось впечатление, что здесь под впечатлением от петербургских мостовых работали невыразимо бездарные старатели. Тут с нами произошло самое серьёзное за всё время пути происшествие. На очередном колче бричка задержалась дольше обычного, Степан приободрил лошадей, те с силой рванули, нас шарахнуло в сторону, а потом бричка сильно клюнула носом. Под ругань кучера, падая перед собой, я боковым зрением увидел в окошке катящееся назад наше переднее колесо.
Оправившись от довольно болезненного удара, я выбрался из кабинки и увидел, что мы оказались у левой бровки дороги. Отлетевшее колесо лежало на противоположной стороне улицы. Степан охал и причитал, а поблизости остановилось несколько заинтересовавшихся нашим конфузом зевак.
Я разразился бессильным ругательством. До Мясницкой с этих чёртовых куличек ехать предстояло, вероятно, с полгорода.
– Привёз, умелец? – бросил я Степану.
Тот молча заковылял к потерянному колесу.
– Ловлю попутку или извозчика? – продолжал я.
– Погоди, барин, – засеменил крепостной. – Тут почти всё на месте. Прилажу тотчас. Не переломилось ничего. И коляска-то на трёх стоит почти ровно, если уж на то пошло.
С этими словами он принялся мне что-то показывать, видимо, желая доказать, что хлопот предстоит совсем немного.
Помявшись немного на улице, я чудовищно устал от вынужденного общества прохожих, а то и просто ротозеев, остановившихся, чтобы понаблюдать за складывающейся трагикомедией починки брички. Не желая более выносить этого, я нырнул в двери первого попавшегося здания – двухэтажного казённого дома, в котором на первом этаже оказалось что-то вроде харчевни.
Несмотря на некоторый упадок сил, ещё недавно теплящееся во мне желание снова перекусить и найти, вдобавок, удобный лежак, пропало почти сразу, после того как я перешагнул порог. В нос ударил необычайно кислый запах, а мои глаза едва не начали слезиться от едкого дыма, в избытке клубившегося под низким закопчённым потолком.
Внутри оказалось многолюдно. Безликие, сливающиеся в один тёмно-серый поток обыватели полнили залу. Некоторые из них молча сидели на длинных скамьях, другие ели из жестяных мисок, наподобие тех, что держат в арестных домах, а ещё с дюжину толпились под тусклым светильником у стены, о чём-то нервно и довольно