может, еще первую и одолеют, но вот вторую точно нет, потому те, кто хоть что-то соображает, уже собрались и уехали. Другие уедут, когда поймут, что аббат и не думает просить помощи у молодой герцогини, дай Создатель ей здоровья и долгой жизни, а даже наоборот, собирается отстаивать свои права на наследование. Спит и видит, как бы отобрать у нее землю, принадлежащую Капетам по праву крови.
Пятая кружка точно была лишней, Кастор слышал Истрика всё хуже, и всё ниже сползал на скамью.
Дверь в погреб распахнулась, и вошел другой монах, в белой рясе. Опираясь на стол, Кастор сумел даже встать ему навстречу, но когда понадобилось идти, ноги предательски подкосились, и сур рухнул на пол.
В темноту его провожал густой смех брата Истрика.
Кастора разбудили монахи в черном, долго трясли, прежде чем он смог открыть глаза и расслышать, что аббат готов его принять. По коридору Кастор шёл нетвердо, от стены к стене, голова болела, во рту было сухо. Он пытался просить воды, но монахи его просьбу игнорировали.
«Не опоил ли его брат Истрик чем покрепче пива?», – подумал сур, чувствуя как боль проникает в каждую клеточку тела.
Они вышли из подземелий пивоварни и оказалось, что на дворе ночь, в небе просматривался полумесяц и созвездие Большого медведя, над краем горела самая яркая на небе в это время года звезда – Ахорн. Кастор вдохнул свежий, бодрящий воздух и немного пришёл в себя. Он ругал себя последними словами, что поддался на провокацию Истрика и напился, но кто знает, что бы произошло, не пойди он на поводу у монаха? Кажется, грамард всё-таки был прав: тут творится что-то нечистое. Особенно странным Кастору казалось то, что аббат решил принять его в столь позднее время. Кастор поморщился, думать было тяжело и больно. Когда же они вошли под низкие своды каменного грота, где нестерпимо воняло мочой, то от замкнутого пространства у Кастора случился приступ паники, после чего его впридачу еще и вырвало. Монахи и это проигнорировали.
Дальше их путь лежал вверх по темной, узкой лестнице; фонарь был только у одного монаха – того, что шёл первым, Кастор же шествовал в конце процессии, и его окружала кромешная тьма. Сур хватал ртом воздух, стараясь сдержать рвущиеся изнутри позывы, и боролся с желанием развернуться и броситься бежать. То, что он до сих пор этого не сделал, было невероятным усилием воли с его стороны. В этот момент он почти собой гордился. Представлял, как будет рассказывать об этом грамарду, даже попытался представить себе его лицо, но виделась ему лишь ироничная гримаса.
Лестница кончилась дверью. Монахи цепочкой вошли в маленькую комнату и встали вдоль стен, Кастор вошёл последним, и двери за ним заперли на засов. Масляная лампа в руках монаха догорела, и мрак в комнате разгонял один скромный огонёк свечи. В темноте Кастор видел плохо, но аббата рассмотрел – тот сидел за столом и что-то писал, скрючившись над бумагой. Скрипело перо. Головы аббат не поднял, но когда заговорил, то обращался явно к Кастору.
– Нечистые