знатные, отшили худородного. Вот мы его на этот крючок и подцепим.
Митрополит Всероссийский засеменил пальцами десницы вперёд себя, а потом резко сжал их – словно раздавил зудящего гада…
Тёплый день кончился. Проклятые камни темницы снова остыли и принялись упырями сосать тепло из тела Якова Лихого. Раны и ссадины на лице покрылись корочкой, чресла затекли без движения. Боярин принялся наворачивать шаги по помещению: семь разов туда, семь раз обратно, семь шагов вперёд, семь шагов назад… Когда из маленького оконца заструился серебристый поток внутрь темницы, Яков Данилович прекратил слоняться и снова улёгся на лавку, устланную красным кафтаном-охабнем со свёрнутым кушаком у изголовья.
“Куда покатилась ныне моя планида? Дьяк молвил: попытка побега – доказание вины… А в чём вина? Есть ли она?” Яков Данилович тяжко вздохнул: “Есть вина – недоглядел. Забросил обязанности…”
Лязгнул засов. Заключённый посмотрел на дверь.
“Гости? В столь поздний час? Опять…пытать? Или… Свезут куда?”
Внутрь помещения вошёл высокий дородный боярин в багряном кафтане-фе́рязи, с шапкой-тафьёй на голове. В его деснице полыхала свеча на малом блюдце. Знатный человек зыркнул карими глазищами на арестанта, потом прошёл к столу, поставил на него блюдце со свечой, и по-хозяйски вытянул из-под стола табурет. Боярин поставил мебель по центру застенка и с важностью сел на деревянную поверхность, сложив ладони на ноги.
И только тут до кравчего дошло – князь Милосельский. Арестант уселся на помятом кафтане-охабне лицом к визитёру.
– Здоровым будь, Яков Данилович.
– Не здоров я, как видишь, Василий Юрьевич.
– Это как же они тебя разукрасили, лободырники, ка́ты проклятые. Безобразие! Я с ними потолкую.
– Бежать хотел. Чичу поставил под глаз дьяку и выскочил на двор. Там меня твои молодцы и сцапали, – с равнодушием молвил кравчий.
– Зачем бежал? Тебе казнь за такое деяние полагается.
– Потому как… нет моей вины, Василий Юрьевич. Не совершал я никаких преступлений!
Князь принялся наглаживать пятернёй густую чёрную бороду с редкими седыми власами. Глава Сыскного приказа пристально смотрел в глаза арестанту, крылья его породистого носа раздулись…
– Как блюдо спробуешь, сколько времени ждёшь, чтобы указание дать на подачу к царёву столу? – резким голосом молвил князь.
– По закону – обязан до ста досчитать.
– По закону: ты от блюда на шаг не должон отходить с кухни! А ты, Яков Данилович, носа не казал из своей палаты, когда уху сварганили и понесли её в трапезную!
Кравчий сжал губы и скосил взор на каменную стену.
– Ну, чего очи потупил? Молчишь? А я знаю, чего молчишь. Потому как закон разумеешь. Для розыска нет разницы: недогляд был с ушиной похлёбкой, али злой умысел твой.
В темнице воцарилась зловещее молчание. А ещё помнится, Яков Данилович желал подсрачника отвесить собеседнику давеча…
– Твоя правда, Василий Юрьевич, – с вызовом произнёс Лихой. – Казни царёва кравчего.