почему я бросила живопись? – она взяла Юлину руку, приложив к своей груди. Под тонкой тканью билось сердце, неровно, как джазовый ритм. – Потому что пыталась рисовать идеальные линии. А жизнь – она, сволочь, предпочитает мазки в стиле Ван Гога.
Телефон снова завибрировал. На этот раз звонок. Неизвестный номер. Юлия нажала «принять» прежде, чем успела передумать.
– Алло?
Тишина. Потом скрип, будто кто-то открывает старую дверь. И голос Владимира:
– Я в церкви. Здесь эхо как в раковине. Кричи что-нибудь.
– Что?..
– Кричи! Чтобы своды запомнили твой голос, а не только тишину.
Анна выхватила телефон, крикнула в микрофон:
– Она боится!
Эхо разнесло слова, превратив в хор призраков. Владимир рассмеялся – звук, похожий на падение капель в колодец.
– Страх – это краска, Юлия. Без неё все картины – раскраски.
Щелчок. Гудки. Она опустила телефон, видя, как трещина в зеркале делит её лицо на «до» и «после».
– Спасибо, – прошептала Анне. Не за совет. За то, что стала зеркалом, в котором она наконец увидела не статуэтку, а человека.
На улице их догнал ветер с дождём. Юлия не стала поднимать воротник. Капли стекали за шиворот, холодные, живые. Где-то там, в старинной церкви, мужчина с краской под ногтями сохранял следы прошлого, чтобы она могла наконец разрешить себе будущее.
Глава 8. Ночь бессонницы
Тишина квартиры гудела, как обесточенный прибор. Юлия лежала на диване, уставившись в потолок, где блик от уличного фонаря напоминал луну, застрявшую в паутине трещин. Рядом на столе стоял стакан воды – лёд растаял, превратив его в сосуд с мутной тенью. Она ворочалась, пытаясь найти позу, в которой тело не напоминало бы ей о существовании. Но простыни жали, как саван, а воздух казался густым, словно её лёгкие вдыхали не кислород, а расплавленное стекло.
Диалог №1 (память, 15:23):
«Вы читаете Камю, чтобы убедиться, что одиночество – норма?»
Его голос всплыл из ниоткуда, как радиопомеха. Юлия сжала подушку, пытаясь выжать из неё ответ. Тогда, в книжном, она не нашлась, что сказать. Теперь же слова клокотали внутри, как шарики ртути. «Нет. Чтобы убедиться, что нормы не существует», – шепнула в темноту, но эхо растворилось в скрипе паркета.
Она встала, босая, прошла к окну. Город спал, подмигивая редкими огнями. Где-то там, за линией горизонта, Владимир, наверное, работал. Она знала его привычку реставрировать фрески по ночам. «Трещины лучше видны при боковом свете», – говорил он как-то. Юлия провела пальцем по стеклу, оставляя дорожку в пыли. След получился кривой, несовершенный. Она тут же стёрла его рукавом.
Диалог №2 (память, 19:10):
«Свобода – это не отсутствие стен, а право выбирать, в какие врезаться».
Гравировка на пешке теперь лежала в ящике рядом с осколками зеркала. Она достала её, ощущая холод