для возрождения общинного движения. Макаса же отправили в Кукую, дабы он помогал Верке в её нелёгком сельском быте. Тогда его ещё просто Вовкой звали, это Вэша дал ему такое имя, когда он заснул возле костра и спалил в очередной раз подошвы своей обуви:
– Рваный Мокасин, однако, будешь.
Ну, что же, как каноэ назовёшь – так оно и поплывёт!
Макас имел много разных талантов.
Он мог спать в абсолютно неподходящем месте и в невероятной позе, при этом пуская длинную вязкую слюну из уголка рта.
Мог в самый разгар философской беседы у костра задать неуместный и тупой вопрос на совершенно другую тему, отчего беседа сразу стопорилась и затухала.
При физической работе он кряхтел, стонал и охал как столетний дед.
Ещё он мог зычно и задорно пукнуть в самый серьёзный момент.
Естественно, Верка так и не дождалась от него никакой помощи. Он целыми днями тусовался с Чаком, проколол ухо, и всячески индействовал, потряхивая отрастающими хайрами.
Мы в Камлаке готовились к летнему Солнцестоянию. Приехали гости из Новосибирска: Коля Хотанкайя, Аня, Марина, Вова Игнатьев, Юра Одинокий Человек и Глешка из Рубцовска. Перо собирался проводить обряд инипи-потельни, которому его в прошлом году обучил проезжий индеец-черноногий из Монтаны, Ричард Скай Хок.
Глешка отправился в Верх-Кукую, чтобы попытаться раздобыть мяса к праздничному пиру.
Вот 20 июня они вместе с Макасом объявились на Чистом Лугу. Макас шёл довольной припрыжкой, излучая неимоверную гордость, Глешка шёл сзади и мрачно покачивал головой. Подойдя к Перу, Макас положил увесистый свёрток и сказал, что он теперь охотник и обеспечил праздник мясом. Глешка злобно хмыкнул в стороне.
– Что случилось? – интересуемся мы.
И тут Глешка нам рассказал подробности ночной охоты на яманов (козлов свободного выпаса):
– В общем, собрался я на охоту, а Вовка за мной увязался. Идём мы по горной тропе, добычу высматриваем, видим: яманы лежат, жвачку жуют. Тут Вовка влезает на скалу, что над ними, и оттуда огромным камнем как шарахнет! Одного, вижу, подбил. Тихо шепчу, что надо добить. Ну, Макас хватает его за рога и голову сворачивает. Готов! И тут он встаёт на край скалы и орёт во всё горло над спящей деревней: «Я – ОХОТНИК! О-ХОТ-НИК!» – и фикса зловеще блестела в его рту при лунном свете. Я аж обомлел, и говорю: «Ты чё, дурак, орёшь, сейчас местные алтайцы прибегут и тебе за козу голову открутят!» Оказывается, тот подумал, что подбил дикого козла, а они все местным принадлежали. Ну, думаю, линять надо, пока поножовщина не началась!
Перо равнодушно хмыкнул (у него не раз скот местные воровали) – добыча есть добыча, и мясо нашей маленькой общине не помешает!
Целый день Макас мездрил шкуру, довольно кряхтя, очищая от её остатков сухожилий, мяса и жира. А затем торжественно распял гвоздями на стене веранды. Все поглаживали мягкий мех и хвалили Макаса, а он упивался честно завоёванной славой удачливого охотника.
После обряда Инипи, где с паром