смотреть и правда было не на что, кроме бесчисленных снимков и альбомов известных фотографов. Имён Рейн не знал, но что они известные, было написано на обложках. На столе стояли прогоревшие свечи с ароматом сандала. Рядом в ежедневнике редкие заметки на итальянском мелькали с ноября. Рейн попытался запомнить несколько адресов, записанных на английском. Хорошо было то, что их оказалось немного, а плохо, что комментарии Чиэра оставляла только на итальянском.
Пока осматривал тумбочку, в которой нашёл успокоительное и пистолет, Рейн вдруг услышал, как низкие стоны проскользнули из-за двери. Голос Чиэры становился всё громче, пока не наполнился такими сладкими и мелодичными звуками, что, когда она кончила, он был готов скорее повеситься, чем ни о чём не думать. Почему-то только это заставило его задуматься, что не стоило проникать в чужое жилище без разрешения.
Дверь скрипнула. Прежде чем итальянка вернулась в комнату, Рейн открыл глаза и пришёл в себя в храме, на том же месте, где и отключился. За время, сколько он был без сознания, тело отдохнуло, но от напряжения в висках пульсировала кровь, и Рейн решил пройтись, чтобы проветрить голову.
Возвращаясь домой, он свернул со знакомой дороги и обошёл пару ближайших адресов из ежедневника Чиэры, которые удалось запомнить. Первый адрес привёл его к китайскому ресторанчику, похожему на миллион таких же в Улье. Он ютился на узкой зелёной улице, залитой закатным солнцем, которое зажигало свет в окнах, блеском ложилось на провода между домами и раскрашивало серые стены ярко-оранжевым. Второй адрес принадлежал лавке артефактов холодного и огнестрельного оружия. К входу вели истёртые каменные ступени, заставленные горшками с цветами всех форм и размеров, а деревянные перила и покатый козырёк густо оплетали зелёные растения, ловко цеплявшиеся за любой выступ на этой улице.
Исследуя взглядом случайных прохожих, покосившиеся дома и запрятанные задние дворы, Рейн уже шёл куда глаза глядят. Кругом играли дети: босые, запыхавшиеся, с растрёпанными волосами. Их громкие голоса и смех наполняли улицы, а тёплый свет окутал всё вокруг, пробираясь сквозь просветы между домами и шелестящие ветви деревьев. Ничто не могло его остановить. Он слепил глаза и грел плечи. В конце жилой улицы скрывался пруд. Рейн подошёл ближе к берегу и сел на песок. Солнечные зайцы, пойманные поверхностью воды, вспыхивали то здесь, то там и живым теплом скользили по лицу.
– Кого-кого, а тебя на берегу пруда с таким вдохновлённым выражением лица я точно не ожидал встретить. – Голос Кирсанова, севшего рядом, заставил Рейна повернуться.
– Ну, знаешь, питаю дух созерцанием, – щурясь, ответил он.
Артём взмок от жары. Под расстёгнутой белой рубашкой с короткими рукавами, на которой остались следы пыли и грязи, его майка выбилась из светлых брюк. Краснота на лбу и щеках уже сменилась лёгким загаром, прорезанным белыми бороздами морщин.
– Воин должен жить осознавая, что может умереть в любой момент, тогда он увидит