и не перехваливать, но помогать объективной критикой, товарищеским советом. В. Городинский
Не станем здесь оценивать советское заидеологизированное отношение к искусству и попросту хамство по отношению практически ко всем музыкантам Запада – как к крупнейшим, названным по фамилиям, так и ко всем прочим чохом. Оставим на совести автора его собственную безграмотность: где уж было заниматься своей эрудицией, когда тут «мировая революция». Остановимся на отношении к Гилельсу. Оно очень неоднозначно и весьма небезынтересно.
С одной стороны, в статье много положительного: «обладатель огромного дарования»; «товарищеское» подтрунивание над серьезностью подростка, признание его многих действительно великолепных качеств. С другой – не просто указания, что молодой пианист «должен играть лучше», и безграмотные рассуждения о том, что именно у него нехорошо. Эти указания и рассуждения невероятно высокомерны: начиная с названия статьи и кончая последними разглагольствованиями о том, как надо Эмиля всем миром воспитывать, во всем ощущается огромное превосходство, этакое отеческое похлопывание по плечу и отеческие же шлепки.
Но мог ли кто-нибудь «самостийно» позволить себе такие шлепки по отношению к фавориту Сталина? На этот вопрос отвечает и попытка имитации сталинского стиля речи и письма: «Эмиль Гиллельс должен играть лучше, чем он играет, хотя он и очень хорошо играет». Многими отмечалась сталинская излюбленная тавтология: рубленые фразы, повторение одного и того же, что шло, по-видимому, от семинаристских упражнений; все это удачно обращалось к малограмотной аудитории. Фразы Городинского – стилистическая копия речей и статей вождя. Оттуда же – риторические вопросы и немедленные ответы: «Растет ли этот молодой артист? Без сомнения. И притом очень быстро» и т. п.
Разумеется, вряд ли Городинский писал эту статью по прямому заказу Сталина: скорее всего, был отдан общий приказ «отшлепать» (мягко! По-отечески!), а уж дальше несостоявшийся пианист использовал свой интонационный слух и способности к имитации, которые у бывшего ученика Л. Николаева все же должны были иметься.
Этот манифест послужил ориентиром для остальных, которые соревновались, кто стукнет сильнее. Ведь то, что для Сталина выглядело «по-отечески» (ну ведь не расстреляли же…), в среде музыкантов принимало формы страшные. Для гениального юноши наступил момент, когда все, что он делал и чего достиг, ставилось под сомнение. О том, как небезобидно было происходившее, говорит тот факт, который не сможет отрицать никто: Гилельс стал единственным музыкантом такого масштаба (да и среди музыкантов ниже рангом подобного больше не было), которого и тогда, и много после, практически всю его жизнь, смели именно журить сверху, снисходительно, воспитывая! Эти же интонации сохранялись в статьях к его 60-летию («виртуоз превратился в художника»), и даже после его смерти!
И так