Хентовой шла от обратного: раз ругают – значит, действительно плохо – значит, перестал заниматься – значит, зазнался. Спасибо, что хоть не потерял талант… Или, быть может, человеку просто свойственно судить по себе, и автор так и делает: как же можно не зазнаться от такой славы?
Совершенно по-иному рассуждает Л. А. Баренбойм. Описывая этот период как абсолютно несправедливый в отношении Гилельса, он создает целый реестр под названием «его упрекали»; ненавязчиво, но остроумно подмечая и противоречивость, и абсурдность претензий. Итак, его упрекали: в застое; в избытке виртуозности; в виртуозно-технической небрежности; …и просто так; …и расхваливая таким образом, что уж лучше обругать («каменная кладка…»); в недостатке культуры; упрекали также жюри конкурса за то, что простило Гилельсу виртуозный уклон; наконец – опять Гилельса, за то, что не бросает свою Одесскую консерваторию и не обращается к столичным педагогам.
Особенно хорошо здесь «…и просто так». Учитывая деликатность и осторожность Баренбойма, можно не сомневаться – так оно и было.
Полностью разбивая упреки критиков, Баренбойм не делает, однако, вывода о том, почему такое было возможно. Подобный вывод в советское время, когда создавалась его книга, был невозможен. Лев Аронович только приводит пронзительные слова самого Гилельса об этой критике: «В прессе вдруг стали появляться такие слова обо мне, которые могли присниться лишь в каком-то кошмаре. Меня сняли с пьедестала, бросили в яму, и я находился в незавидном положении». Есть и в книге А. В. Вицинского слова Гилельса об этом времени: «Тот период я вспоминаю как мрачную, беспросветную осень. Я не видел выхода. Кругом вода, и я не знаю, где искать спасения».
В заключение этого малопонятного эпизода в жизни Гилельса Баренбойм подробно цитирует появившуюся в то же время целиком положительную рецензию А. Альшванга. Это позволяет выдержать данную главу в духе необходимого оптимизма, хотя весь ужас происходившего можно представить хотя бы по цитировавшимся выше словам Гилельса.
Г. Б. Гордон идет дальше. Он прямо задает вопрос: «Что же получается: в конце декабря (речь идет о ленинградском концерте 1933 года. – Е. Ф.) еще „все в порядке“, и тут же – чуть ли не катастрофа?! Не слишком ли мал срок для такого „превращения“? Как такое могло быть? Этим вопросом не задался никто». И далее: «Сказанное критиками долго – не одно десятилетие! – сопровождало Гилельса, создавая ему определенную репутацию, которую заботливо оберегали, не без удовольствия преумножали…».
Удивление внезапным «превращением» Гилельса высказывал и Д. А. Рабинович: «Диаметральная противоположность оценок игры Гилельса в интервале каких-нибудь двух лет на первый взгляд представляется загадкой». Но это только на первый. Дальше Рабиновичу стало ясно, что Гилельс-таки скатился в грех «виртуозничанья».
Г. Б. Гордон первым сказал прямо: происходившее