в опере. У меня было много фантазий, связанных с музыкой, – можно сказать, что музыка была всегда со мной, была частью меня».
Кроме описанных «концертов», маленький Гилельс сочинил пьесу о человеке, который хотел учиться музыке и стал знаменитостью. Об этом он также написал в своей статье «Мои мечты сбылись», и это повторяют Д. А. Рабинович в книге «Портреты пианистов», а впоследствии и Л. А. Баренбойм. Пьеса была поставлена им самим в парадном, участие принимали все дети двора, причем Гилельс, играя главную роль, умудрился еще быть суфлером. И «дирижирование», и «игра на рояле», и содержание пьесы свидетельствуют о богатейшей фантазии, целеустремленности (поразительно, но ведь он это потом воплотил в своей жизни!) и раннем честолюбии.
Г. Б. Гордон цитирует Д. А. Рабиновича чуть дальше – там действительно есть чему подивиться. Рассказав об этих занятиях маленького мальчика, Давид Абрамович сделал очень странный вывод: «Из этого ограниченного и крайне специфического круга чувств и помыслов (курсив Г. Б. Гордона. – Е. Ф.) его чуть позже старалась вырвать Б. М. Рейнгбальд». И там же: «Ни в одной из существующих биографий Гилельса нет указаний на то, что в доме его родителей обитало искусство или хотя бы являлось там частым гостем».
Насчет «обитания искусства» нами уже говорилось. Но почему те яркие фантазии мальчика, подобные которым всегда, применительно ко всем детям, ставшим видными деятелями искусства (а именно с ними в детстве иногда приключается такое), считаются показателем очень широкого, необычайно богатого круга чувств и мыслей – то есть творческой одаренности, применительно к Гилельсу Рабинович считает показателем ограниченности, то есть совершенно противоположного?
Справедливо задавая этот вопрос, Г. Б. Гордон дает бесспорный ответ: Рабинович соответствовал принятым в отношении Гилельса «мнениям и воззрениям». Иначе говоря, действовал упоминаемый нами «канон». Причем так сильно, что даже такой высокопрофессиональный критик, как Д. А. Рабинович, по-видимому, временами переставал понимать, насколько противоречивые выводы он делает. Совершенно иные выводы, разумеется, сделал Л. А. Баренбойм: «Столь характерно с психологической точки зрения, что все эти игры, отражавшие, конечно, разговоры в домашней среде, окрашивались в музыкальные и артистические тона!» (курсив мой. – Е. Ф.).
Подытожим бесспорные вещи: очень рано, уже в четыре года, Эмиль Гилельс проявлял обширный и чрезвычайно гармоничный комплекс музыкальных и общехудожественных задатков, а также интеллектуальных и волевых индивидуально-психологических свойств, в который входили: абсолютный слух, великолепное музыкально-ритмическое чувство, отличная музыкальная память, редкие координационные способности в сочетании со смелостью и любовью к скорости, музыкальность как «омузыкаленное восприятие мира», богатейшая фантазия, психическая