не позволившее ей упасть на колени, и нелепым образом это доставило Лене толику облегчения, словно в такой ситуации еще можно было спасти долю собственного достоинства, избежав падения на четвереньки. Из горла хлынуло тяжелым, мучительным потоком, выворачивавшим наизнанку совершенно непропорционально легкой невоздержанности такого короткого, почти эфемерного вечера. На мгновение ей показалось, что невозможно потерять так много и сохранить при этом жизнь, и в каком-то уголке сознания, блеснувшем глумливой ясностью, она представила себя Камиллой, через горло теряющей последнюю жизненную влагу. Да и как можно жить после такого позора? Но тошнота уже отступала, и жизнь вступала в свои права, как обычно, сопровождаемая чувством стыда. Лена вспомнила, как ее, тринадцатилетнюю, в южном летнем лагере вытащил из моря спасатель и, разложив на песке, вернул к постыдной действительности несколькими нажатиями на грудную клетку, исторгнувшими из легких дурацкий фонтанчик соленой воды. Как мучительно было после этого встречаться глазами со всеми, с кем она уже успела имплицитно проститься, и как долго лишь наигранным спокойствием можно было замаскировать томительное чувство стыда от любого человеческого контакта. Как долго? Может быть, до сих пор. Если возвращение к жизни всегда вызывает стыд, то, может быть, жизнь неотделима от него еще с рождения, с первого мучительного крика. Вот и сейчас попытка рационализировать случившееся только маскирует невыразимую тоску нового рождения, новой встречи с липкой бессмысленностью существования. Даже камень под ладонью казался липким.
Лена попыталась выпрямиться.
Она стояла в колодце каменного двора под ночным небом. Двор был небольшой, замкнутый со всех сторон двухэтажными стенами прилегающих зданий незапамятной постройки, с единственной выходящей в переулок аркой напротив. Над аркой во втором этаже горели два окна, и еще два, замалеванные почему-то пополам красной и синей краской, тускло светились по разные стороны тяжелой металлической двери, из которой, по всей видимости, вынес ее Степан. Из-за двери доносились приглушенные звуки музыки. Степан успел деликатно исчезнуть.
Рядом стояли два зловонных помойных бака. Вместе с выступом стены по другую сторону от Лены они образовывали что-то вроде ниши, в которой она рассталась с остатками скудного ужина. Убедившись в своей способности поддерживать равновесие в более или менее вертикальном положении, Лена тут же сделала несколько шагов в сторону, чтобы символически отмежеваться от материальных следов случившегося.
Затем она осмотрела и даже ощупала перед платья, чтобы убедиться, что он не забрызган. Она чувствовала легкое головокружение и слабость во всем теле, но приступ тошноты полностью прошел, и общее облегчение, на физическом уровне, было почти окрыляющим. Психологически, Лена не могла решить, должна ли она чувствовать себя раздавленной или просто обогащенной опытом – непростым, необязательно желанным, но по-своему ценным, как