Все эти нелюбимые люди
«Меня постоянно и последовательно клеймили сначала
за длинные платья, потом за короткие,
за пышную грудь, за отсутствие груди,
за тонкую талию, за отсутствие талии…»
(К. Диор, «Диор о Диоре»)
«Кто истинно думает, что высшие и отдалённые цели человеку
нужны также мало, как корове, что в этих целях «вся наша беда», тому остаётся кушать, пить, спать или, когда это надоест, разбежаться
и хватить лбом о край сундука»
(А. П. Чехов в письме к А. С. Суворину)
Самое прекрасное в мире – это творить, создавать что-то своими руками. Совершенно по-своему, без учета чьих-то требований, штампов и ожиданий – иногда даже им вопреки.
Отпустить себя на волю – позволить себе делать всё именно так, как тянет, как хотят твои руки, как сама собой движется кисть по бумаге: то размазывая краску – так что на первый взгляд это не более, чем просто неловкая клякса, то прочерчивая линию за линией – так чтобы из них образовался забор или жалюзи.
Не нужно бояться этой свободы – её нужно брать и использовать как топливо для выражения себя, своих порывов – в том обнаженном виде, в каком она рвется прорасти сквозь твои пальцы. И иногда это и есть сложное – но это и есть то самое: самое сильное наслаждение на свете после секса.
А лучше без выбора вовсе – получать и то, и то. Я всегда любила брать всё сразу. Холсты, людей, их сердца, мир к ногам.
Несколько дней я не отходила от мольберта даже поесть (я пила воду – чуть ли не из той же баночки, куда обмакивала кисти) – я рисовала и рисовала. Я проводила линию за линией – и рождались образы лучше тех, что были изначально у меня в сознании: я не верила своим глазам и только позволяла своим рукам оживлять их и наделять теми чертами, которые они словно бы выбирали себе сами.
Губы моих героинь – не были естественно-скучных розовых тонов; они сверкали ярко-синим, солнечно-желтым и по-русалочьи зеленым. Их длинные волосы – расползались по пространству холстов как змеи, длинные и переливающиеся. От холста к холсту они дарили свои поцелуи, объятья и сердца как будто бы самим зрителям, а не своим собратьям по зазеркалью холстов. Они были живы не меньше меня самой – я не чувствовала того факта, что это я их рисую: казалось что это они создают меня. Делают меня цельной, собранной, создают из своих тел почву под моими ногами, которая больше не качается и не обещает уронить меня в пропасть.
Одной из первых – я нарисовала ту самую девушку из романа Виктора: на холсте она стояла в платье, с вшитыми в него рукавами, сорвав один из них и обнажив обнаженную руку. Руку, покрытую ранками и синяками от цветков, которые частично еще росли и поднимались колюче-кровавыми кустами к ее шее.
Сама она растерянно смотрела на зрителя – у неё были совсем белые губы как у Снежной королевы, и комната рассыпавшихся светлых волос по спине. В её глазах читалось