его стадии – когда посреди серого все ж становится темно, и только где-то на окраинах мелькнет, точечно, свет, а серое трусливо ютится под его кущей, а его не хватает на всех – и только тогда готов, сдавшись, оставить свою блокаду, нырнуть в темный омут посередине, вынырнув с другой стороны коры земной, где город отражен зеркально, где сдали его, но счастливы остались – правда, вместо неба синего над головой – пылающее магмой ядро, небо, бездарно провалившее попытку выдать себя за красное, ибо не понять люду честному, что коли и есть красное – но только фоном черному омуту, пусть и слегка приуроченного к какому белому кружку, так, «свободы ради» – то это не то, не то, и неизбежно: оранжевый, бордовый, розовый, какой угодно, но не золотая игла, вонзившаяся, последней и первой опорой, в красную звезду, не купола, отражающие её воскресшее могущество, и не кости, вторящие костям, насыпанным сверху…
Но я не был готов. Я принял упор лежа, отжался, поднимая тело, и женщина в черном, чье лицо мне теперь показалось невероятно старым, все это время пытавшаяся что-то со мной сделать, я теперь, постепенно, вспоминал – помочь, но только в панике тормошила тело, порой крича на помощь, но машины не слышат… а где моя куртка… а она удивленно смотрит на нашедшего силы подняться, с лицом, поди, измазанным черной-черной краскою, надо бы в реку посмотреться, как в зеркальце… ай, да высоко, ой, да и река черна, и петляет рисунком с того же флага, но это след все того же самого окна – враг моего врага – я…
– Вам плохо, молодой человек? – глупо спрашивала она, видя, как, запинаясь о раздвинувшееся пространство, я поднимаюсь, хотя еще вот только что вокруг были только ограды моста, сплошь ограды, полом, потолком и стенами, многоугольником стен; очередная тюрьма без очередного узника.
Но мне, на удивление, плохо не было. Сдав последние позиции, головокружение, не боясь вернуться без щита, отступало, и мир представал всё более и более ясным, яснее, чем до омута!
– Где моя куртка, женщина? – посчитал я нужным выскользнуть в единственный возможный вопрос.
Ее глаза – красные? нет, зеленые; значит, можно идти, уходить, меня ждет мой старый-новый друг! – сверкнули; лицо старело, словно в минуту проходил ее год, и травинка седая попалась не одна; и черная шляпа. Скрывает цвет волос.
– Молодой… ах, да, я – я, я знаете – что? Выкинула ее. Вон, плавает, посмотрите! Вслед за вашим «…ять», за невоспитанность!
Я не стал вновь давать мосту повод довольствоваться мною за решеткой его ограждения, мол, заточён и все тут, и ничего тебе кроме серости, омута и двух лучей, – а, – а солнце, между прочим, карабкалось по лестнице выстроившихся туч; сейчас, перед финальным июньским дождем, спрячется, а он так долго идти будет, что до завтрашнего утра уж не вижу я его – иль увижу?
Спешить, спешить!
– Да хоть штаны бы сняли и кинули в океан, плевал я, я опаздываю…
– Да