приподнялась и снова поцеловала его в губы. И они опять поцеловались. И еще…
На подходе к Венеции Майкл заступил вахтенным на концах, в чьи обязанности входило подавать причальный канат на шлюпки и бросать спасательный круг, если кого-то угораздит искупаться. О лучшем в его положении и мечтать не приходилось. С борта, пока шли Гранд-каналом, он мог видеть едва ли не все знаменитые палаццо и церкви (по списку маман для Венеции). Красивейшие здания торчали прямо из воды. Из окон что-то кричали, приветственно махали, он им махал в ответ, но думал о Барселоне. В каком-то смысле Гранд-канал для Венеции был тем же, что бульвар Ла Рамбла для Барселоны. Где-то тут свой Баррио-Чино, куда сейчас намыливается Мартинес поставить пистон-другой очередной монсеррат. Майклу после самоволки в Барселоне сход на берег не светил. Да и не особо тянуло. Неплохо побывать во Дворце Дожей, в соборе Сан-Марко, посмотреть в галерее Академии Тициана и Веронезе – о чем тоже писала маман. Ну, отслужит, приедет сюда с Линдой, и они будут ходить-бродить, кататься на гондоле…
Крейсер стал на якорь в полусотни ярдов от площади Сан-Марко. Все свободные от вахты высыпали наверх. Саму площадь и собор с борта видно не было: все заслоняли галереи и Дворец Дожей. Майкл довольствовался созерцанием колокольни, и образ города сложился здесь. Впоследствии при слове Венеция, мысленному взору представлялось именно колокольня Сан-Марко. Шпиль колокольни увенчивал отсвечивающий позолотой ангел-флюгер, а ниже Майкл увидел в бинокль людей, толпившихся в проемах аркадной лоджии. Здорово туда залезть! Наверно, такой вид… Что говорить, Венеция красива. Но Барселона… Там она. А сюда они обязательно с ней приедут. Полезут на колокольню, а по пути будут целоваться, целоваться… Какие ж у нее сладкие губы!
Мечты прервал голос Мартинеса:
– Послушал бы меня в Барселоне – сошли сейчас вместе.
Надраенный, отутюженный, наодеколоненный, Тони сходил к дежурному катеру, что доставлял увольняемых на берег. Катер отвалил. Майкл улыбался вслед: да ни за какие дворцы, ни за какого Тициана, ни за каких цыпочек Венеции – за все золото мира он не променял бы ту ночь в скромненьком отеле на бульваре Рамбла.
В ту ночь они так и не уснули. В ту ночь они не были клиентом и проституткой, но влюбленными. И Линда в этом была так же неопытна, как Майкл. Той ночью оба впервые учились любить. И потребность в этом была у нее, может быть, больше, чем у него.
Отца Линда не знала. У нее было три старших сестры, а потом родились еще две; все девочки от разных отцов, но носили одну фамилию – Бартье. Мать работала в портовом бистро и, видно, была недурна собой. Когда очередной «муж» бросал ее, она приводила другого, объявляя детям: «Вот ваш новый папаша». После шестой девочки мать больше не рожала, но «папаши» не переводились. Последний, кого Линда знала, изнасиловал ее. Линда пожаловалась матери. Та разъярилась: нечего задницей вертеть! Сука не захочет – кобель не вскочит. «Немчура проклятая! – дубася Линду, кричала мать. – Гестаповское отродье!» Из чего Линда заключила,