разговора о женитьбе или совместном будущем, женская интуиция подсказывала ей, что молодой человек настроен серьезно. У нее был тот же настрой, но осторожный, потому что слишком большая разница между ними, и возможны преграды.
Преграды с его стороны, вернее со стороны его родственников. Конечно, в начале девятнадцатого века у молодых появилось больше свободы в выборе спутника жизни, не то, что в предыдущие пятьсот лет, когда браки совершались по приговору родителей, и даже король выбирал жену не по любви, а по политическим мотивам. Но и сейчас старые взгляды сильны в дворянских семьях, гордость не позволит взять в семью персону низкого происхождения, а предубеждение отвратит от брака с актрисой.
«Ах, нечего далеко загадывать», – отмахивалась Эсмей. Она задумала познакомить Артура с мамой Адой и однажды вечером пригласила его к себе.
К их приходу Ада прибрала и без того чистый дом, напекла пирогов с изюмом и занялась собой: нарядилась в бордовое платье, придавшее румянца ее побледневшей коже, подвила спереди волосы, чего не делала со дня смерти мужа, вместо черного вдовьего чепца надела белый, нарядный.
Артур и не ожидал увидеть хоромы. Конечно, гостиная их в два раза меньше его спальни в отцовском доме, но к небольшому жилому пространству он привычен, студенческие комнаты в Оксфорде – что монашеские кельи. Обстановка небогатая, уютная. Пахло вкусно.
Эсмей представила матери молодого человека. Ада приветливо улыбнулась:
– Очень приятно. Давайте пить чай.
Они пили чай с пирогами, разговаривали. Эсмей рассказывала о театре: в следующем сезоне будет играть Клеопатру в «Юлии Цезаре», ей уже шьют древне-египетские костюмы, а парик не понадобится – свои волосы чернее смолы. Артур рассказывал об учебе и курьезном случае с одним оксфордским профессором. В пятьдесят четыре года он влюбился в восемнадцатилетнюю девушку, женился и, отказавшись от почетной должности председателя Совета профессоров, уехал с ней в Швейцарию – подальше от сплетен. Кстати, у них уже четверо детей родилось.
Когда он ушел, Ада положила руку на плечо дочери и сказала:
– Держись за него, дочка.
Они обнялись и заплакали. Неужели после выпавших на их долю испытаний настало время стать счастливыми?
В хорошее верится легче, чем в плохое. Эсмей поверила, что все у нее теперь будет хорошо. Ей грех был бы жаловаться: на работе шло своим чередом, дома тоже, а в личной жизни и того лучше – чем не повод взлететь на седьмое небо?
Счастье преображает человека, Эсмей раскрылась навстречу ему, как бутон навстречу солнцу, чаще улыбалась, шутила, приветливей общалась с коллегами. В глазах загорелись радостные искорки, даже голос изменился – зазвучал переливчато, как у весеннего соловья.
В театре заметили, принялись гадать: с чего бы такие метаморфозы? Получила значительную прибавку к зарплате или пожизненный контракт? А, может, Огилви тайно добился, чего хотел, она почувствовала