она была недотрога. Но теперь ему казалось, что его поцелуи и неспокойные руки делают своё дело, его плотское пламя перекидывается на неё, вот и плащик смягчается и губы рождают ответный вздох…
Но, покосившись на её поднятое лицо, увидел открытые глаза, терпеливо глядевшие в сторону, и щепки помады на губах.
– Ну вот! – отстранился он. – В чём я виноват?..
В новой дублёнке ему стало неповоротно, душно.
– Ни в чём! – поправила она волосы.
– Я ведь не гулять еду!.. Вот вредная!..
Помолчали.
Лебедев думал, что она ответит: «А чего! Можешь и погулять!»
Но она совсем не ответила.
– Ты ведь в курсе, что для меня Москва! – проговорил он сбивчиво. – Для моего роста! Для всего будущего моего!.. И нашего!..
И, ничего не добившись этой глуповато-взволнованной тирадой, добавил:
– Обещаю, Надьк! В Музей Толстого в первые же дни!.. А хочешь – прямо с самолёта!..
О! Вот это было дело!
– Найди все письма Льва Толстого в Молдавию! – захлопала она ресницами. – Ты понял – все! До единого! Не важно, какого года!..
– Найду все письма Льва Толстого! – подтвердил. – С сотворения мира – до наших дней!..
– И с этим… Рэмом поговорить! Про харьковский период!..
– Святое дело – про харьковский период!…
Прижалась благодарно.
– А это правда, – заулыбался, – что в детстве ты без спроса, одна, убегала в аэропорт?!. Посмотреть, как самолёты взлетают!..
– Да, правда!.. Возле той решётки стояла!.. – кивнула куда-то вбок.
Лебедев посмотрел, куда она кивала.
Глухая стена.
– А вообще-то неправда! – передумала. – Так, приезжала с папой за компанию – покупать подшипники у таксистов! Таксисты тут спекулировали запчастями, а я просто с папой любила быть – всё равно где!..
«С папой любила быть» – было молвлено с нажимом, обидным для Лебедева.
И потому он мог бы подкинуть ответную шпильку. Что-то вроде: «Ещё бы! С таким папой!»
Но не подкинул. Пощадил.
– Подшипники? – спросил нейтрально. – Зачем?..
– Папа своими руками «Победу» собирал!.. Купить – денег не хватало!..
И Лебедев снова почувствовал укол. Как будто он виноват в том, что её папаша (вообще-то военный в чине и писательский секретарь) на «Победу» не накопил.
– Ну вот чего ты дуешься? – расстроился он.
– Представляю, какой ад был в его душе – из-за мамы!..
Hаконец в её голосе подвоха не было.
Потом, в самолёте, пока грели турбины, он вспоминал, как поразили его открытые Надины глаза, глядевшие в сторону, их терпеливо-скорбное выраженье.
Его затрясло от обиды.
«Хохотушка! – подумал сердито. – Баба-ураган!.. Мастер показухи на самом деле!.. Мол, как ей важно всё, из чего я состою: мои мысли и вкусы, учителя, друзья, Кастанеда-Гуржиев!.. Хм-м.
Пока не прихлопнула, как комара. Штампиком ЗАГСа по голове!
А теперь и притворяться лень!..»
Выехали на взлётную полосу.
Взлетели.
Пришлось отвлечься.
«Что