из аэропорта. Сели в 511-й радиальный.
Лебедев смотрел в окно, в сторону.
Окраинные лесосеки в пепельном снегу были растрёпаны, как капуста. В берёзах, выдавленных из леса на шоссе, зияли мокрые черноты. И за всем этим, сахарно и зубко, кочанела Москва.
Во всю автобусную дорогу от Внуково до Юго-Запада Виля что-то говорил, острил и время от времени понижал голос, чтобы кинуть ещё крючок на тему тестя, но Лебедев как бы ушёл в себя. В собственную спокойную значимость.
Он понимал, что прошёл проверку.
В постпредстве МССР.
Спальня была на 6 мест, с дебильно-высокими потолками.
Вечером выбежали в гастроном на Кузнецкий.
«Не мороз, а суповой концентрат мороза! – отметил Лебедев на бегу. – Разводить в пропорции чайная ложка на цистерну!..»
И облизнулся от вкусности определения.
Оттого, что выбил ещё пол-очка в глазах Вили.
Не так уж мало очков за неполный день.
В спальне было холодно. Лебедев загодя подложил кальсоны под подушку, чтоб надеть в темноте. Не красоваться же в кальсонах перед Вилей.
Перед сном ходил в кабинку – звонить по талону в Кишинёв.
У Нади был слабый голос. Именно такой голос, от которого (и она об этом знает) у него портится настроение.
Она удивилась, узнав, что он ночует в постпредстве («А как же – с этим… Рэмом поговорить – про харьковский период?!»).
– Уф-ф! – обмяк Лебедев. – Вот на днях пойду и поговорю!.. Про харьковский период!.. Но умоляю – обойдись без сарказма!..
– По-моему, я говорю своим обычным тоном!..
– Это только по-твоему!..
– Я говорю как умею! – уныло и по-прежнему с подвохом отвечала Надя.
Во тип!
– Аллё, а вот прилетай на каникулы! – загремел он. – Надька-оладька!.. А?.. Вот вместе и насядем на Рэма. И в архиве Толстого – будем вместе рыться!..
– Я бы прилетела… – голос Нади зазвучал безадресно, тускло, – если б не… – тут она умолкла, и Лебедев угадал, что она удаляется от других ушей (теща Соф. Мих.? Витька?) в спальню, и провод телефона путается под ногами, – …если б не за-ле-те-ла!.. Прости за каламбур!..
Последние слова были проговорены ею совсем по-другому. Звонко. С твёрдой артикуляцией.
– Я рад!.. – выпалил он.
Он читал, что женщине важна первая реакция.
…Он не понимал, что в нём: восторг или удручённость.
Если восторг, то леденящий.
Если удручённость, то в блеске победы.
Ах! Ох! Ух! Эх!
Можно подумать, он сам родился!
Услыхал о собственном зачатии!
Всего три года тому назад влюбиться в женщину. Чужую. С набором каких-то своих, посторонних тебе свойств.
Не говоря о том, что – завуч и мать семейства!
Влюбиться, навеять ей свою любовную волю…
Воевать, штурмовать…
И вот сегодня, 19.02.1974, принять известие о капитуляции.
О том, что ты есть.
О том, что Жизни не отвертеться от тебя.
Вернувшись в спальную залу, он храбро достал кальсоны (розового, гнусного цвета) из-под подушки.
Hадел