я обожал, когда гости.
Вот, даже бабысониных подруг со скрипучими голосами, и тех обожал.
А ведь Лёня ещё и знаменитость. Hаместник бога на земле.
А я до сих пор видел только одну знаменитость: пугливого толстяка Кислярского из кинофильма «12 стульев» в доме отдыха в Иванче.
Нет, я также видел Николая Табачука, правого атакующего защитника «Нистру», кандидата в Олимпийскую сборную СССР. Но я не знаю, это считается или нет. Потому что я видел его три секунды, не более. Да и то через зелёную кольчугу на окне.
Вот как это было.
После матчей на Республиканском мы с толстым Хасом всегда проникали под Восточную трибуну, к раздевалкам. Туда полстадиона сбегалось, не пробиться. Но однажды, после «Нистру»– «Шинник», мне повезло – я пробился к зелёной кольчуге.
Пробился и смотрю. А там (!!!)…
…голые игроки в креслах…
…полумёртвые после матча…
«А вы чего?.. Мужские я-ца не видели?» – заорал пожилой дядька-мильтон и стал отпихивать нас от окон.
Но я даю слово, что я узнал Николая Табачука в кресле. В одних белых плавках.
И я бы хотел, чтоб это считалось.
Потому что, хотя я и не верю в бога, но всё-таки это интересно – увидеть его наместника на земле. Это всё меняет в жизни.
7
Его наместник на земле. 1974. Октябрь.
…Принаряженные мильтоны ходили вдоль тротуаров и говорили в рации.
В их поведении был ленивый туск, усыпивший моё внимание.
Едва я главное не пропустил!
Сначала – с брызгами сирен и мигалок – вал милицейских «Волг» наехал.
Следом правильный ромб мотоциклов, плывший медленно и парадно.
И сразу – в привстое улыбки и приветствия! – Лёня (!!!) в брюховине «Чайки».
И как после прохода речного катера поднимается и находит на берег волна, так милицейские цепи по-акульи впрокус приникли к приполоскам тротуаров, заветеревших приветственными флажками. В 2 секунды всё началось и кончилось.
Я ещё провожал взглядом праздник… обаятельного стратилата страны моей, приглаживавшего растрёпанный волос… ещё бликующая волна асфальта не поглотила удаляющийся кортеж… как мильтонская белая фуражка выставилась передо мной.
Глаза в глаза.
Крупным планом.
Я попятился, он – следом.
Я прободнулся в толпу, мимо Таисии-математички, толкнул Стреженя и схлопотал от него кулаком в грудь.
Побежал в аллею классиков.
Вокруг сдавали флажки.
Кулич проспекта расслаивался.
У фонтана я оглянулся.
Мамочки!
Он за мной!
Подгорев от нового язычка страха, я – в кустарник, оттуда в каштановую посадку. Оттуда близко до просмоловых прясел ограды, там троллейбус подхвачу.
Но троллейбусы пока не пустили.
Тут меня и слапили.
Вот и всё, страх посох, стало больно от одного-единственного тубаха под дых.
Мильтон тубахнул мне под низ живота, накрутил ухо.
И… уплыл, как не был.
Я не мог перекатить в себе ни единого вдоха, всё встало во мне, как помидоры в конобе.
Одно