ни разметало б
по векам,
по пескам и по сугробам —
хрен сочтешь.
Не сказать – народ особый,
ну, а все ж…
Не чужая, не родная —
а своя,
словно птиц залетных стая,
алия
сколь властей перемотала,
сколь молитв перешептала,
если б впрок…
Здесь, покуда нет решетки,
без опаски, во всю глотку
говорок,
слово где, где полсловечка —
толкотня!
«Тут из нашего местечка
вся родня:
Дора с мужем, Сеня с Ритой,
Марк Ильич…» —
«В Кони Айленд дурка Галя!..
Ведь еще в Москве сказали —
в Брайтон Бич!» —
«Так пройдись, ведь рядом, детка!
Иль старо?» —
«Да совсем другая ветка
на метро…»
Писк правей: «Еще евреи…
мало, сел на нашу шею
этот зять…»
Бас левей: «Ну, коммунисты —
как-то ж вышли в программисты!
Что ж бежать…»
Чуть не в грудь: «Достанет нервов —
налетела эта стерва,
увезла…»
А вдогон: «В каком покое —
здесь у нас в соседях гои!» —
«Ну, дела!»
Сверху, снизу, как отмазка:
«Просишь ласки —
буржуазка!»
По сложившейся привычке:
«Ищешь стычки —
большевичка!»
И припев как бы с хворобы:
«Что с работой?..», «Как с учебой?..»
Словно гул молвы вселенской,
по природе больше женский,
потому и справедливый,
где приливы и отливы,
как хронометр сердечный,
аритмично бесконечны:
«Вот свезло – в стране заклятой,
да еще и с пунктом пятым!» —
«Жили, что ж…» —
«Выживали, а не жили.
Не желает в этой гнили
молодежь!»
«Деды делали революцию
на потом.» —
«Перманентная экзекуция
бьет кнутом.»
Искалеченные судьбы:
«Нам до внуков дотянуть бы…»
Затаенные надежды:
«Слава богу, не невежды,
обретут свою дорогу
понемногу…»
* * *
Кони, Брайтон… Мудрый океан
променадом этим не смутится,
что ему до языков, до стран:
войны, договоры ли, границы
здесь по фене. Катит он валы
наискось от берега, где дети
лепят крепость, оттиском былым
что еще случается на свете,
все еще кому-то не с руки
поделить по праву твердь и воды.
Бедные еврейские совки,
так и не обретшие свободы…
Осень восьмая
(с митинга в Сиракузах)
Доан Холмaн
Осень восьмая минула со сборов, со стен
снятых, казалось, глаза намозоливших фоток,
но бесконечно родных, словно