кавалькада скрылась за поворотом дороги, он выдохнул:
– Кажется, мы спасены… – и неосознанно, как в полусне, прибавил: – Любовь моя…
Телесная близость Жана, что еще накануне казалась неосуществимой мечтой, вводила его в подобие транса и постоянное возбуждение. Шаффхаузен наверняка бы этого не не одобрил, как не одобрял любые наркотики, и назвал бы происходящее «избыточной вегетативной реактивностью», и непременно помянул бы, что человеку с такой лабильной психикой следует соблюдать режим и диету, да-да, режим и умеренность во всем, в том числе и в половой жизни… Эрнест даже покраснел и потряс головой, чтобы прогнать навязчивый образ доктора – он был таким ярким и реальным, словно Шаффхаузен и в самом деле прятался где-то среди ветвей и строго наблюдал за своим беспокойным пациентом и непослушным названным сыном:
– Идите к черту, герр… не до вас сейчас.
– Надеюсь, ты не меня посылаешь к черту? – едва Эрнест освободил ему рот, спросил Марэ. – Кто тебя беспокоит в твоих мыслях, мой мальчик? Ты опять где-то витаешь…
– Нет, нет, мой милый! – Эрнест виновато улыбнулся, и его ресницы и губы задрожали совсем по-детски. – Это все доктор… мой… психиатр… я у него лечился несколько лет назад, помнишь? И с тех пор он решил поселиться у меня в голове – видимо, чтобы следить, как я выполняю его рекомендации, и не вернулся ли к наркотикам. Да, я забыл вас предупредить, месье Марэ, что вы связались с психом и бывшим наркоманом…
– О, вы меня напугали, так напугали, месье Верней… – Марэ сделал серьезное лицо и, выставив перед лицом юноши руку, изобразил, что она дрожит от страха. – Псих! Наркоман! О ужас! Видите, я весь трепещу!.. – и тут же тепло и широко улыбнулся:
– Ах, «я странен, не странен кто ж?» Помнится, мой добрый друг и наставник, Жан Кокто, говорил, что только благодаря опиуму мог заглядывать в другие миры, где находил сюжеты своих стихов, пьес и картин… Я ему, конечно, не верил, я верил в его гений и огромное трудолюбие и понимал, сколько сил он прикладывал к тому, чтобы творить так вдохновенно и легко! Опиум лишь поддерживал в нем силы, спасал от боли, дарил яркие сны… ах, если бы он не был так сильно болен, то мог бы все еще быть с нами… я очень хотел бы познакомить тебя с ним…
Эрнест жадно слушал, ловя каждое слово, и пожирал Жана глазами, не желая выпускать из объятий – ему чудилось, что он спит, и каждую секунду боялся проснуться в одиночестве, и с горечью понять, что лишь во сне божественный мужчина мог обнимать его и посвящать в самые личные и сокровенные воспоминания…
– А я успел с ним познакомиться… ну, как познакомиться – скорее, повидаться… Это было на выставке керамики Пикассо, в пятьдесят девятом году… Месье Кокто там выступал… я был тогда мальчишкой, меня на выставку привела мать, но я улизнул от нее и… набрался наглости подобраться к мэтру, чтобы взять у него автограф. До сих пор храню буклет, на котором