взвода вновь отсиживался в колодце. Команда варваров спаслась от смуты в монастыре. Жертв не было, лишь лежавшая со страшной шишкой на лбу училка напугалась до обморока. После усмирения и арестов начальники почуяли великую волю, а Платоня и вовсе распоясался. Он тайно ловил укрывавшихся от милиции монахинь, сажал в амбар и развлекался с несколькими дружками. Слухи об этом безобразии достигли высоких лиц, но перед самым приездом следствия Платоня подорвал динамитом дамбу на монастырском озере. Оно утекло в овраг, тысячи уток и гусей остались без водоёма – и вышло так, что диверсию совершили, якобы, некие православные фанатики, возмущённые к этому монашками. Следствие арестовало и монахинь, и нескольких верующих крестьян, а заодно и священника со всем причтом. Люди эти были расстреляны в лесу. Коммунары наделали гробов, а мужики под водительством Кузьмы схоронили покойников на кладбище. На удивление православному народу, на село, храма лишённое, прибыл другой священник, причём, из самой Москвы. Он спешно женился на молоденькой учительнице-поповне – и власть ему в этом не препятствовала. Да и девушка вела себя так, словно повиновалась чьей-то воле. Ушла из школы и люди стали называть её матушкой. Некоторым новый батюшка не понравился, другие же были довольны им. Он отправлял возможные требы на селе, а служил на стороне, в дальнем сохранившемся храме.
Дамбу отремонтировали, но надо было дожидаться весны, чтобы озеро поднялось до прежнего уровня. В Захара Ивановича стреляли и по ночам, и днём, да выследить лихих молодцов не было никакой возможности. Пальнули как-то раз по ошибке и в Кузьму. Пока промахивались – стреляли, видимо, для острастки. На нервы это, конечно, действовало. Захар Иванович исхудал от постоянной бессонницы и виски у него тронула седина. Коммуну раздирали скандалы, люди работали абы как, через пень-колоду. Хозяйство приходило в упадок, на глазах разворовывалось. Вдобавок, началась повальная пьянка и Захар Иванович не мог найти способа остановить это зло. Заводилой всех безобразий был паскудник Платоня. Коммуна становилась посмешищем, мужики откровенно радовались, а старушки проповедывали о скором втором пришествии.
Мамонт, просадивший капиталы отца, жил теперь на подачки Януария, а они были неудовлетворительно малы. И Мамонт запросился в коммуну. Платоня, выпив принесённую другом водку, врезал ему рукояткой нагана по зубам и вышиб из дома вон – не захотел позорить перед Захаром себя и собутыльников хлопотами за нагольного дурака: дурак, он и сам пропадёт, и других за собой потянет, и всю весёлую жизнь нарушит…
– Уж вот оне погуляли там!.. – рассказывал мне ужасный Мамонт. – Ох, погуляли! На закусон ли, али спросто так охота возьмёт пожрать –сичас индейке голову тяп! Спопадётся гусак – и гусаку. Платоня невесту бросил, коровод завёл из монашек… Завидно мне было! А никак. Если, говорят, сунешься ищо к нам, сучий спотрох, мы те живо место определим!.. И пропились вдрызг. Запретили им эту лавочку. Платоня опосля обезножел, тлеть