не знали куда усадить «дорогих молдаван», чем угостить и накормить долгожданных. Мы отъедались, бродили по селу и ближней округе, приглядывались и выбирали объекты для будущих «шедевров», которые обязались предоставить Майко и Петрику, не говоря уже об Инне и Варваре. Последним, вообще-то, в первую очередь.
Мудрак был в восторге, и сам я, после долгого отсутствия, смотрел иными глазами на улочки и огороды, на серые избы, сбегавшие к реке с высокого берега к лодкам и плотам. Церковь на мысу выглядела маяком, а широкая даль реки, разрезанная песчаной отмелью, ее изгиб, нырнувший за левый берег, превращал ландшафт в подобие картины Левитана «Над вечным покоем». Когда Петька говорил об этом, я соглашался, но предпочитал смотреть на мир своими глазами. Он же, после Третьяковки и Пушкинского музея, старался отыскивать в любом уголке села мотивы корифеев пейзажа.
Авторитеты, и это бесспорно, необходимы. Я и сам люблю непревзойдённого русского лирика Исаака. Кто, как не он, находил в обыденном такие струны, которые способны постоянно звучать в душе?! Но если ты взялся за кисть, убеждал я Колчака, струны всенепременно должны быть твои и открывать людям нужно собственное сердце, а не чужие напевы. А Петька, объевшись оригиналами, понакупил в столице альбомов и монографий, и теперь сравнивал увиденное с репродукциями. Напишет этюд и говорит, что «отталкивался» от Жуковского, или Степанова—Куинджи—Петровичева, или ещё от кого – того самого, кто накануне поразил его воображение чем-то эффектным и броским. И всё-таки, что меня даже не удивляло, а злило, так это его времяпровождение: этюдник пылился, а Петька валялся в холодке с книжкой, потом заводил речь об импрессионистах или же вдохновенно сообщал, что следующую работу он непременно сделает «под барбизонцев».
Наконец он твердо решил написать портрет «а ля Серов». И натуру подыскал – Ленку Шевцову. Приглядел девчонку на танцах в клубе рейда и начал пудрить мозги. А я его «колоссально» и «эффектно» просто не выносил. Для разрядки я предложил съездить в Свердловск. Встряхнёмся, мол, и за работу. Съездили. «Встряхивались» неделю. Даже побывали в «ДРях» на выпускном вечере бывшего когда-то «моим» училища. Я почему-то надеялся встретить ЕЁ, покинутую мной так бездумно. Конечно, не встретил. Мой курс давно получил дипломы. Все разбрелись. Но с Терёхиным и Охлупиным Петрония удалось познакомить. Аркаша вскоре куда-то уехал, а Володя, с которым мы крепко угостились при прощанье, препроводил нас на вокзал. Вернулись и – то же самое. Оказались у того же корыта.
Словом, началась, как нынче говорят, психологическая несовместимость, которой в Кишинёве не было места. Там она растворялась в нашей разнообразной среде, от которой чего только не услышишь. Однако, осознав это, я «наступил на горло собственной песне» и, постаравшись держать себя в руках, не опускался до худых морализмов, предоставив Петьке Петькино, а себе самому – своё времяпровождение.
Однажды я всё же не выдержал и, обозвав его Обломовым, взял альбом и ушёл