ты преувеличиваешь. В сценарии нет ни намека на то, что Бальзамо таков… Но во всем остальном ты прав, это моя роль, пусть даже она станет последней в моей карьере!
– Никогда! – пылко возразил художник. – Ты будешь играть… ты всегда будешь играть, в театре и в кино, и лучше всех! Зрители будут купать тебя в аплодисментах, а поклонницы и поклонники – в любви, и… выпадать из платьев и штанов при одном твоем появлении, даже когда тебе стукнет восемьдесят! Ведь время над тобой не властно, мой король, я точно знаю!..
Жан, растроганный бурным выступлением юноши против неумолимого хода времени, привлек его к себе свободной рукой и, крепко обняв за талию, прижался губами к теплому виску…
Тут ветер снова донес голос Ирмы, все еще не терявшей надежды высмотреть или дозваться беглеца, и на сей раз к пронзительному сопрано присоединился мягкий тенор Роже:
– Месье… виконт! Месье Марэ! Эрнест! Отзовитесь, хватит прятаться! Месье Марэ ждут на репетиции… наши немецкие коллеги в ярости!..
Верней зашипел от злости, едва Пикар во всеуслышание поименовал его «виконтом», да еще и помянул всуе немцев, отношения с коими не заладились еще до начала съемок, и, на всякий случай зажав Жану рот, яростно прошептал:
– Молчи! Молчи! Я тебя никуда не отпущу… ты не поедешь с ними!..
Марэ остался неподвижным и сдержанно кивнул, испытывая лишь малую толику вины перед съемочной группой за свою безалаберность, но в гораздо большей степени наслаждаясь тем, как властно и непререкаемо Эрнест, еще вчера такой далекий и отстраненный, заявил на него свои права. Он вжался губами в ладонь, пахнущую мимозой, и еще крепче приобнял любовника, прижимая его к себе с не меньшей властностью.
Эрнест видел, что всадники снова совещаются, расстроенно качают головами, подбирают поводья, собираясь уезжать – и наконец-то в самом деле трогаются в обратный путь. Оставалось угадать, что преследователи предпримут теперь: вернутся в замок или же продолжат петлять по округе, в надежде на счастливую случайность… Ирма была опытной наездницей, но с Чикитой, гнедой кобылкой тракененской породы, явно не поладила, а Роже вообще боялся лошадей, и взгромоздился в седло лишь потому, что не хотел ударить лицом в грязь перед англичанкой. Ну а Гоше ни за что не захочет пропустить обеда, так что Эрнест ставил на первый вариант развития событий.
Едва кавалькада скрылась за поворотом дороги, он выдохнул:
– Кажется, мы спасены… – и неосознанно, как в полусне, прибавил: – Любовь моя…
Телесная близость Жана, что еще накануне казалась неосуществимой мечтой, вводила его в подобие транса и постоянное возбуждение. Шаффхаузен наверняка бы этого не одобрил, как не одобрял любые наркотики, и назвал бы происходящее «избыточной вегетативной реактивностью», и непременно помянул бы, что человеку с такой лабильной психикой следует соблюдать режим и диету, «да-да, режим и умеренность во всем, в том числе и в половой жизни…» Эрнест даже покраснел