этой встречи, он не стал отводить глаза, а наоборот, чуть подался вперёд и, совершенно не подумав, зачем, медленно сказал:
– Можно стучаться, когда входишь в комнату?
Глаза отчима удивлённо расширились, ноздри – мясистые, крупные, изъеденные ядовитыми испарениями копей, где ему пришлось проработать всю жизнь – заходили ходуном. Эти ноздри вообще были чем-то вроде сигнального маяка: даже когда лицо этого человека было совершенно спокойно, по ноздрям, чуть раздувающимся, сразу можно было понять – отчим не в духе. Круэль услышал, как с едва заметным присвистом входит в них воздух, и сразу же пожалел о своём вопросе.
– Я был занят и не ожидал, что кто-то войдёт, вообще-то, – буркнул Круэль и попытался отвернуться, но отчим положил руку на край стола, не дав ему этого сделать.
– Чем это ты тут занят? – ледяным, брезгливым голосом спросил он, рассматривая коллекцию Круэля – словно это были не декоративные мхи, а испражнения украков.
Чувствуя, как в волне накрывшего его страха начинает появляться какое-то новое, незнакомое доселе чувство, Круэль, всё так же пристально глядя отчиму в глаза, бесцветным голосом произнёс:
– Это моя коллекция. Я разбираю образцы. Не мешай мне, пожалуйста. А лучше уходи, – тихо, но твёрдо добавил он.
Отчим усмехнулся, убрал руку и сделал шаг назад. Круэль, освободившись от нависавшей над ним массы, осторожно, с облегчением вздохнул.
– Как скажете, ваша твёрдость, – кривляясь, сказал отчим. – Не извольте беспокоиться.
Он повернулся на каблуках и сделал шаг в сторону двери. Круэль смотрел в его широкую звериную спину, больше всего желая сейчас услышать звук щеколды, проскальзывающей в паз замка. Но в метре от двери отчим остановился, встал, приложив руку к подбородку, и задумчиво произнес, глядя куда-то под потолок.
– Ой, чуть не забыл… – сказал он, после чего неожиданно, в два прыжка вновь оказался рядом со столом и взял Круэля за шею обеими руками.
Круэль, совершенно не ожидавший такого подлого приёма, попытался закричать, но из горла вырвался только какой-то булькающий хрип. Он почувствовал грубые, заскорузлые пальцы отчима на своей коже, и это ощущение на какое-то мгновение даже вытеснило страх от всего происходящего, настолько оно было ему неприятно – словно мелкие, противные породные клопы забегали по шее туда-сюда, царапая его своими лапками.
– Послушай меня ты, ублюдок… – голос отчима был тихим и вкрадчивым, но это было обманчивое впечатление, – ноздри теперь раздувались так, что, казалось, его нос живет собственной, отдельной от лица жизнью. Можно было подумать, что нос и говорит эти слова – не говорит, высвистывает прямо ему в лицо. Отчим был разъярён и сдерживал себя с трудом.
– Ты не будешь учить меня, как я должен входить в комнаты в моём доме. Я буду решать, что я должен тут делать, а что нет. Входить к тебе, аккуратно стучась, или пинком вышибая дверь. Ты понял меня, сопляк?
Круэль,